— Мой самокат! — верещит пацан. — Они наехали на мой самокат!

Усмехаюсь, ибо дома у меня такой же непоседа растёт, только раза в два поменьше. Видимо, он катнул его на дорогу, или бросил посреди проезжей части, сам же побежал по своим детским делам. Сложно это всё. Дети, которых, с одной стороны любишь, с другой, боишься слишком избаловать. Проблемы, что создают они буквально на каждом шагу, за которые вроде бы и поругать надо, но язык не поворачивается. Потому что без Катерины всё не то, и Людмила с Павлушей особенно остро это чувствуют.

Наши озорные дети, которым я, вопреки здравому смыслу, разрешил привезти из поместья в городской дом собаку. Взрослую. Той породы (а ей ни много ни мало, а около четырёх тысяч лет), которая охотится на медведей, оленей, лосей. В ней больше от волка, чем от собаки, а ещё её не заставишь силой служить, она подчиняется только при большой любви. И такая любовь между ними есть, раз уж тот позволяет на себе кататься, пусть и с переменным успехом для Павлуши. Уж больно непоседлив пёс, на его спине трудно удержаться, но с каждым разом у сына получается всё лучше и лучше.

Пусть хотя бы от собаки получают любовь, раз уж с гувернанткой не повезло. Генриеттой Марковной, будь она неладна.    

Я бы никогда не взял её на службу, если бы не безвыходное положение. Выбрал из нескольких зол наименьшее, всё же хорошую гувернантку трудно найти. Даже через агентство, которое проверяет всю подноготную. Самому возиться со звонками на предыдущие места работы попросту нет времени, а на службу выходить надо. Я и так там не был более трёх месяцев, накопилась такая тьма дел, которую я вот уже целый квартал разгребаю, в том числе и дело Рыбоедова.

Когда-то всеми домашними делами занималась Катерина, до того, как погибла полгода назад. В том же происшествии задело и тогдашнюю гувернантку. Та, правда, выжила, но до сих пор лечится. Долго лежала в больнице с переломами и ожогами, сейчас на водах в санатории. Вообще она рвалась выйти на работу, но я не позволил. Не хочу, чтобы на мне лежала вина за хромоту хорошей женщины. Пусть сначала оправится, пройдёт все процедуры, и тогда вернётся к своим обязанностям.

Тогда-то я и распрощаюсь с Генриеттой Марковной на веки вечные. Жду не дождусь этого дня!

Пока я размышлял, самокат уже убрали из-под колёс, и мы снова трогаемся. Трясу головой, чтобы отвлечься, настроиться на рабочий лад. Тянусь к портфелю, достаю бумаги, чтобы пробежаться по лживым строкам италийской экспертизы Сальватора Мунди. Этого художественного недоразумения, недостойного даже сравнения с картинами великого Леонардо.

— Лучано Драги, старый пройдоха, — хмыкаю я, скользя по витиеватой подписи главного хранителя музеев Ватикана.

И одного из самых влиятельных экспертов Европы. Представителя «чёрной аристократии», которая просочилась даже в Ватикан. Ещё сто лет назад такое было бы немыслимо, но всё меняется в этом мире. Теперь в верхах кого только не встретишь, и я сейчас не о происхождении говорю, а об умственном развитии и моральных качествах. Одарённости в области магии опять же, хотя тут вопрос, на какую должность человек претендует. А ведь решение такого уровня экспертизы может как возвысить, так и убить. Вспомнить того же Бронислава Особинского, которому я делал независимую экспертизу.

Мелкий дворянин, не из древних родов, занявшийся производством косметики и случайно наткнувшийся на шедевр, гуляя с супругой по заштатной выставке на просторах Европы. Кажется, его жена была довольно известной пианисткой, пока не уехала вслед за мужем поднимать производство. Если мне не изменяет память. Сам Бронислав, помимо технического, имеет и искусствоведческое образование.