— Мы встречаемся уже два года, - зачем-то уточняет он.

Два года, значит. И за эти два года ты эволюционировал из ботана в фитоняшку, и все ради того, чтобы присунуть моей Бон-Бон. Интересно, у тебя она тоже клянчит маленькие красные машинки? Или только мороженку?

— Мне фиолетово, сколько вы встречаетесь, - пожимаю плечами я. – Узнаю, что лезешь к ней – закопаю в саду под грушей. Ей еще учиться, учиться и учиться.

Я понимаю, что он подбирает слова для ответа, когда дверь смотровой открывается и оттуда выходит Бон-Бон. На коленях – пластыри, ладони перебинтованы, в руках – порванные гольфы, а в глазах такая грусть-тоска, что хоть звезду с неба снимай, лишь бы дитё улыбнулось. И все это опечаленное очарование плывет мимо меня, прямиком в объятия Тапка.

— Останешься со мной? – просит она так, будто у него весь день по минутам расписан. – Поможешь с чертежами?

Он поднимает голову у нее над головой, и мы с минуту ведем немой поединок взглядами, как будто Мастер Йода и Император Палпатин.

— Может быть, если твои колени уже в порядке, сходим в кино? – предлагает поганец.

Она радуется с восторгом верующего, узревшего второе пришествие.

И я в эту секунду я даю себе обещание сегодня же избавиться от проклятой красной машины.

Мы едем домой, и всю дорогу я удерживаю себя от того, чтобы смотреть на «сладкую парочку». И даже врубаю громче музыку, чтобы не слышать, о чем они говорят. Правда в том, что я понятия не имею, почему меня так зацепил этот избалованный ребенок. Я терпеть не могу женщин без царя в голове, мне не интересны игры в «соблазни меня, если можешь» и я давно не в том возрасте, чтобы «умирать» из-за неразделенной симпатии. Но чем-то она меня держит, и я понимаю, сколько бы я ни пытался это анализировать – ничего не получится.

Когда до дома остается пара кварталов, звонит Оля. Я настроен не отвечать, но она названивает. Беру трубку, коротко и сухо здороваюсь: пусть знает, двенадцати часов недостаточно, чтобы я простил ее выходку. Мне почти хочется, чтобы она перестала вести себя так, словно будущая свадьба превратила меня в ее собственность. Увы, раскаяния нет. Вместо него я слышу упрек в том, что она проплакала из-за меню всю ночь, что сегодня у нее важная деловая встреча, а у нее глаза покраснели и опухли. Я молча выслушиваю, кажется, бесконечный перечень претензий, и ловлю себя на мысли, что единственное, чего мне в эту минуту хочется – спросить, зачем она согласилась выйти за меня замуж, раз я такой херовый, куда ни ткни. Но я не спрашиваю. Когда стенания заканчиваются, я чувствую себя чуть ли не героем, что до сих пор не сорвался.

И вдруг отчетливо понимаю, что поспешил. Куда мне брак, одна женщина, постоянные отношения с перспективой размножения? Не хочу.

— Успокойся, Оля, - говорю, когда она, наконец, замолкает. – Хватит. Я позвоню.

— Когда? – всхлипывает она.

Терпеть не могу женские слезы. Не те, которые искренние, а вот эти вот натужные рыдания. Понимаю, нужно пожалеть, сказать что-то ласковое в ответ, а не могу. Ведь если она сама себя не уважает, то почему ее должен уважать я?

— Когда посчитаю нужным.

Я нарочно избегаю конкретики. Потому что, очень может быть, позвоню ей через неделю только затем, чтобы сказать, что женитьба ни одному из нас не доставит радости - и лучше расстаться, пока не поздно. И красная машина станет отличным украшением этого печального повода.

Как только я кладу трубку, «взрывается» рабочий номер. Я быстро переключаюсь, оставляя позади и свою слетевшую с катушек невесту, и «сестричку» в объятиях Тапка. Работа – вот что всегда будет неизменной величиной в моей жизни. Сколько бы женщин ни прошло транзитом через мое существование, работа всегда будет лучшей любовницей. Потому что иногда она так меня затрахивает, что я с новой силой ощущаю вкус повседневных вещей. И еще я всегда буду влюблен в эту категоричную суку, ведь она каждый раз напоминает, что мне еще есть куда расти, и в чем развиваться.