Стерва!

— Теперь ты понимаешь, что просить меня опуститься ниже — это очень, очень плохая идея. Рискуешь остаться без прибора! — говорит с тихой ненавистью, от которой ее глаза загораются ярче солнца.

Она будит во мне что-то темное, ужасно порочное и злое. Скрутить, отшлепать до визгов и отыметь всюду…

С трудом прогоняю наваждение и грязные картинки с участием этой малышки. От них взрослые желания упираются в ширинку моих брюк еще крепче и увереннее.

— Ты, похоже, забыла, чьи жизни стоят на кону? Папочка или мамочка? Или старенькая эби? Кажется, так у татар называют бабушек.

— Мягче. Это произносится намного мягче!

— Плевать. Гробовые доски, один черт, будут очень жесткими.

— Ты действительно чудовище! Когда Юра запаниковал, я все равно не до конца верила во все эти слухи о тебе, но сейчас… понимаю, что Юра не ошибался. Он был прав.

В том, как она произносит имя Юра, есть что-то откровенно выводящее из себя.

Раисова произносит это имя мягко, придавая простым трем буквам бездну смысла. Ах да, мы же говорим о ее первом мужчине!

К тому же бывшем муже…

Почему меня жутко бесит, что она ласкает своим бойким язычком его имя?

— Замолчи. Больше не желаю слышать этого имени. Ни-ког-да! — чеканю. — А теперь сядь ровно, умерь свой пыл и подумай о Тагире!

— О ком? — сводит темные кукольные бровки к переносице.

— О моем сыне, о ком же еще.

— Ах ты… — возмущенно хватает воздух, выдыхая короткими словами. — Да ты… Ты...

— Что, заело?

— С чего ты взял, что сына будут звать Тагир?!

— С того, что он — мой. Мне решать. Ты — лишь временное явление в его жизни. Временное и досадное.

— Это мы еще посмотрим, — складывает руки на животе.

— Здесь не на что смотреть. Ты сделаешь, как я скажу. Точка. Сейчас мы едем в мой дом…

— Передумай, прошу тебя, — неожиданно говорит Светлана. — У тебя денег куры не клюют, оплодотвори любую другую самочку.

— Меня устраивает, что самочка Раисова беременна и вынашивает Тагира, — смакую имя сына.

— Ты собираешься отнять у женщины самое ценное. Самое дорогое! Неужели вот здесь… — тыкает меня пальцем в грудь. — Ничего не екает?

— Я же обещал тебе заплатить. Получишь малыша в другой раз… Тебе с радостью продадут сперму любого понравившегося самца! — передразниваю.

— В другой раз? Анваров, Это не магазин, где акционный товар по распродаже закончился, а консультант говорит: «Ничего страшного, купите в следующий раз. Товар в ближайшее время поступит в продажу!» Мы говорим о ребенке. О живом ребенке… Я его уже люблю!

— Представь, я своего сына заочно тоже люблю.

— Не смеши! Ты не любишь моего Таги… — оговаривается. — Тьфу! Моего сыночка ты не любишь так, как я. Ты просто нафантазировал себе в голове картинку на тему идеальный отец и любишь себя в ней. Ты… Ты даже его не чувствуешь, как я.

— Беременность — работа женщины. Все остальное, с легкостью можно заменить! — машу ладонью. — Разговор окончен.

Обстановка накаляется. Я всей кожей чувствую, как вибрирует воздух от энергетики взбешенной Раисовой.

Да что с ней не так?

Я дал ей понять, что родителям грозит беда, и она вроде любящая дочь, переживает за их жизни и готова пойти на все, чтобы им не причинили зла, но…

Но Раисова на удивление быстро забывает об опасности, когда речь заходит о Тагире.

Собственно говоря, я вообще в ней не чувствую ни пресмыкания, ни обожания, ни желания услужить, ни даже душной волны страха, которую привык чувствовать в общении с людьми.

— Одна ночь в твоей постели!

Обалдел. Переспросил недоверчиво.

— Что?

— Ты сам сказал: танец или одна ночь в твоей постели. Я выбираю второе, но только с условием. К моей семье ты и пальцем не притронешься. Юра тоже останется в живых.