Тут мы вспомнили про фотоаппарат, и муж запечатлел для истории нашу девочку. В тот момент ей было 5 минут отроду.
– 53 сантиметра, вес – три семьсот, восемь-девять баллов по шкале Апгар[44], – объявила нам неонатолог «параметры» нашего ребенка.
Мужской взгляд.
Дочка была такой крохотной и хрупкой, что я даже побоялся взять ее на руки. Пока неонатолог приводила девочку в порядок, я подошел к Иринке и спросил, как назовем. Глядя на дочку, мы сразу поняли, что быть ей Дашей, уж больно она под это имя подходила.
Дочку положили мне на живот. Это, конечно, непередаваемые ощущения. В такие минуты и начинаешь осознавать, что роды – это уже история, а ты стала мамой. Что на тебе лежит главное сокровище мира. Крохотная частичка тебя. Маленький скрюченный человечек, которому с этой поры принадлежит твое сердце и твоя жизнь.
Из моей груди акушерка выдавила капельку молозива и дала слизнуть дочке. Та почмокала и перестала. Я была удовлетворена – первый телесный контакт состоялся.
Первые минуты после рождения малыша, первые послеродовые объятия очень важны! Происходит установление зрительного и физического контакта – запечатление (импринтинг): мама запоминает своего ребенка, а ребенок – свою маму, это самое начало нежной привязанности между ними.
Раннее прикладывание к груди – в течение первого часа после рождения – жизненно необходимо и маме, и малышу: оно успокаивает ребенка (посылает ему сигнал: все закончилось, можно отдохнуть, ты – в безопасности), закладывает фундамент его здоровья и запускает процесс лактации. С первыми каплями молозива малыш получает своеобразную прививку, и этот иммунитет будет защищать его на протяжении всего первого года жизни. В идеале, «раннее прикладывание» должно быть полноценным, а потому – довольно долгим, из обеих грудей[45].
Девочку нашу унесли. Муж собрался выйти покурить. А я все продолжала лежать на кровати Рахманова с согнутыми в коленях ногами.
– Дим, а что у меня ТАМ творится? – спросила я мужа.
– Как будто бомба разорвалась, – честно ответил он.
Мужской взгляд.
Я вышел покурить. Мест для курения в родильном отделении, в принципе, не предусмотрено. Поэтому я примостился в ординаторской, быстренько нервно перекурил и вышел в коридор. Тут на меня снова обрушился шум и гам родблока – конвейер по появлению детей на свет не останавливался ни на минуту. И вот посреди этого шума, среди криков рожениц и родившихся детишек, я отчетливо услышал тихий плач своего ребенка. И доносился он не из бокса, где мы рожали, а из бокса, который был на другой стороне коридора.
Еще не до конца поняв, почему я иду именно в этот бокс, я зашел туда и увидел свою дочку, которую уже запеленали и положили под кислородную маску для детишек (такая же, как у летчиков сверхзвуковой авиации, только крохотная). Я стоял перед ней и понимал, что это часть меня, это моя кровь. Вот ради кого стоит жить.
Сзади тихонько подошла акушерка и сказала:
– Вы не переживайте, это у нее легкие расправляются, вот она и кричит.
На потугах меня таки разрезали – т. е. сделали эпизиотомию[46]. Но я ее не почувствовала. Самое интересное то, что и муж ничего не заметил, хотя наблюдал за всем происходящим, так сказать, из первого ряда. Мне предстояло пережить еще и наложение швов. По проводкам вновь пустили анестетик (какая же все-таки удобная вещь – эпидуральная анестезия). Через некоторое время чувствительность промежности притупилась, и Олеся Викторовна приступила к процедуре. Где-то я читала, что на Западе используют «саморастворяющийся» шовный материал. Это, наверное, здорово. Но в моем случае использовались обычные медицинские нитки черного цвета. Ужас. Их через несколько дней надо было снимать.