Они говорили и говорили, думая, что матери стало легче и что это они помогли ей своими словами. Она не отвечала им, но частое упоминание Таньчоры, подталкивая старуху раз за разом, постепенно воротило ее оттуда, где она оставалась одна. Ее удивил электрический свет, но он напомнил ей о свете, в который не уложилась Таньчора и который уже не вернуть и не добыть никаким электричеством. И сразу же в ней ожила боль. В тревоге, не желающей терпеть нисколько, ни одной капли, старуха встрепенулась и увидала их совсем рядом: вот Люся, вот Варвара, Илья, Михаил… Таньчоры не было. Ее и не могло тут быть.

– С ей чё-то стряслось. – Казалось, старуха повторила за кем-то эти слова и только теперь, повторив, испугалась. – С ей чё-то стряслось, – громче и настойчивей сказала она. – Вы мне не говорите. Вы меня омманываете. Я знаю.

– Ты что это, мама?! – удивленно и обиженно поднялась с кровати Люся. – Ты что это?! Что мы должны тебе говорить?! В чем мы тебя обманываем?!

– Омманываете, омманываете. – Старуха тоже стала приподниматься, завозилась, и платок сполз с ее головы, открыв короткие и редкие седые волосы. – Я знаю, омманываете. Скрываете от меня, чтоб я не знала. Говорите: завтра, завтра, а боле все, боле не будет завтра. Вы думаете, я совсем из ума выжила, ничё не понимаю? – С растрепавшимися волосами и дрожащим лицом она и в самом деле походила на сумасшедшую. – Да Таньчора первая на крылах сюда к мине прилетела бы, когда бы с ей все было ладно. А я-то, как маленькая, как ребенок, жду, жду…

– Перестань, пожалуйста, мама! – прикрикнула Люся. – Ты хоть думаешь, что говоришь?! Никто тебя не обманывает – понимаешь ты или нет? Мы сами не знаем, где твоя Таньчора.

То, как сказала это Люся, ее голос, которому нельзя было не подчиниться, заставили замереть всех и остановили старуху: она испуганно умолкла, и ее открытый рот задрожал, губы старались и не могли сомкнуться.

– Когда с ей чё доспелось, мине ить и на том свете смерти не будет, – жалобно сказала она.

– Мы не знаем, доспелось с ней что-нибудь или не доспелось.

Старуха убрала из-под себя руку и тихонько опустилась в кровать, в свою лежню. Кровь торопливо отливала от ее лица, и лицо на глазах бледнело все больше и больше. В тишине хорошо слышно было, как с тяжелым присвистом дышит Варвара.

– А там, где она тепери живет, там война шла или нет? – Старуха боязливо покосилась на Люсю и сжалась, вдавливаясь в постель.

Ей ответил Илья:

– В Киеве? Киев немцы брали – ага. Это я точно помню.

– Ну дак и от, – с горькой правотой закивала себе старуха и запричитала: – Дак она пошто такая-то? Она пошто у людей-то не узнала? Я бы рази туды поехала? Она в кого такая беспутная-то? А я ее жду. Да рази оттуль теперь выберешься?! Ну. Это ить она сама голову в петлю затолкала, сама. Это подумать надо.

– Подожди, мать, подожди, – перебил ее Илья. – Ты с луны, что ли, свалилась?! У нас война-то когда кончилась?

– Все равно.

– Что «все равно»?

– А где тогда она, где? Почему ее тут нету?

– Опять «где она». Сказка про белого бычка у нас с тобой, мать, получается – ага.

– Ладно, хватит. – Михаил пристукнул ладонью по столу и, качнувшись, поднялся. – Не приедет ваша Таньчора, и нечего ее ждать. Я ей телеграмму отбил, чтоб не приезжала.

Старуха вздрогнула.

– Чё он говорит? – не поверила она.

– Я говорю, что отбил ей телеграмму, чтоб не приезжала. Незачем ей сюда было ехать.

– Ой, что надела-а-ал! – ахнула Варвара.

– Когда это ты успел дать ей телеграмму? – быстро спросила Люся.

– Как мать проснулась, так и дал.