Потерянный ребенок, – тобою полна вся пустыня.
Бернис, однажды ты признался мне: «Я любил жизнь, которую не до конца понимал. Может, она была не совсем настоящая? Я и не знаю толком, чего я хотел, что это за вечная жажда…»
Бернис, однажды ты признался мне: «Я пытался угадать, что там таится, за видимостью вещей. Мне казалось, нужно только усилие – и я все пойму, постигну и смогу унести с собой. И вот я ухожу, взволнован присутствием Друга, – а ведь я так и не смог вытащить его на свет Божий».
Будто бы тонет корабль. Будто бы затихает ребенок. Будто бы весь этот трепет парусов, мачт, надежд погружается в пучину вод.
Рассвет. Хрипло кричат мавры. На земле – их полумертвые от усталости верблюды. Похоже, с востока подобрался отряд ружей в триста – из какого-нибудь северного племени – и перебил полкаравана.
Поискать вдоль пути отряда?
– Тогда – веером, да? Средний – строго на восток…
Самум: набираешь пятьдесят метров – и этот ветер вытягивает из тебя всю влагу.
Мой товарищ…
Значит, вот оно, твое сокровище…
На гребне дюны, крестом раскинув руки, головою к густой синеве залива, лицом к звездным селеньям, – ты наконец невесом…
Столько оборвалось крепчайших уз, летучий Бернис, пока ты скользил к югу, – оставался лишь один друг, тончайшая паутинка, связующая с миром…
А этой ночью ты уже ничего не весил. На головокружительной высоте, на самой высокой звезде, на Звезде Волхвов, вот оно блеснуло, твое сокровище, беглец!
Паутинка моей дружбы больше тебя не держала: нерадивый пастух, я, должно быть, заснул.
Сен-Луи Тулузе: Почтовый Франция – Южная Америка найден восточнее Тимириса. Точка. Поблизости вражеский отряд. Точка. Пилот погиб, самолет разбился, почта цела. Точка. Следуем Дакар.
VIII
Дакар Тулузе: Почта благополучно доставлена. Точка.
Ночной полет
Посвящается Дидье Дора́
© Перевод. М. Ваксмахер, 2003
I
Холмы под крылом самолета уже врезали свои черные тени в золото наступавшего вечера. Равнины начинали гореть ровным неиссякаемым светом; в этой стране они расточают свое золото с той же щедростью, с какой еще долгое время после ухода зимы льют свою снежную белизну.
И пилот Фабьен, который с крайнего юга, из Патагонии, вел почтовый самолет на Буэнос-Айрес, узнавал о приближении вечера по тем же приметам, по каким узнают об этом воды в гавани: по спокойствию, по легким складкам, что едва вырисовываются на тихих облаках. Фабьен словно выходил на бескрайний, безмятежный рейд.
Порой в этой тишине ему начинало казаться, что он совершает неторопливую прогулку, что он – пастух. Пастухи Патагонии бредут не спеша от стада к стаду; Фабьен шел от города к городу – он пас эти маленькие городишки. Он встречал их каждые два часа; города приходили на водопой к берегам рек или щипали траву на равнинах.
Иногда, после сотен километров степей, более безлюдных, чем море, он пролетал над уединенной фермой; казалось, она плывет ему навстречу по волнам прерии и несет на себе груз человеческих жизней. И, покачивая крыльями, Фабьен приветствовал этот корабль.
«Показался Сан-Хулиан; через десять минут пойдем на посадку».
Бортрадист передал это сообщение по всей линии.
На две с половиной тысячи километров, от Магелланова пролива до Буэнос-Айреса, растянулись цепью посадочные площадки; все они похожи друг на друга, но за этим аэродромом начиналась ночь; так в Африке, за последним покорным селением, проходит граница неведомого.
Радист передал пилоту записку:
«Вокруг бушуют грозы, у меня в наушниках сплошные разряды. Может, заночуем в Сан-Хулиане?»
Фабьен улыбнулся; небо спокойно, как вода в аквариуме, и все аэропорты впереди, по пути следования, сообщают: «Небо чистое, полное безветрие». Он ответил: