И они приступили к самому основному.

– Он не был женат?

– Нет.

– Никогда не был?

– Никогда.

– Жил один?

– Насколько я знаю, да.

– Когда его видели в последний раз?

– В пятницу утром на летучке в канцелярии. То есть в этой комнате.

– А потом?

– Насколько мне удалось установить, его позже видел наш кассир, но я могу расспрашивать о нем лишь ограниченный круг лиц.

– Еще кто-либо пропал одновременно с ним?

– Нет.

– Вы всех тщательно пересчитали? Может, не хватает какой-нибудь длинноногой птички из референтуры?

– У нас все время кто-нибудь находится в отпуске. Но отсутствующих беспричинно больше не имеется.

– Тогда почему Хартинг тоже не ушел в отпуск? Знаете, подобные люди обычно так и поступают. Совершают побег с полным комфортом. И вам советую сделать то же самое, если надумаете.

– Я понятия не имею, почему он не подал заявление на отпуск.

– Вы не были с ним близки?

– Разумеется, не был!

– А его друзья? Что говорят они?

– У него не было друзей в полном смысле этого слова.

– А не в полном?

– По моим сведениям, у него не было даже приятелей в нашем сообществе. Лишь немногие из нас вообще поддерживают дружеские отношения. У нас есть знакомые, но друзья среди них попадаются редко. Так складывается во всех посольствах. Сотрудники дипломатических миссий ведут слишком интенсивную общественную жизнь по работе и потому особенно ценят уединение.

– А среди немцев?

– Ничего об этом не знаю. Хотя какое-то время он тесно общался с Гарри Прашко.

– Прашко? Кто это?

– Здесь есть парламентская оппозиция. Так называемые свободные демократы. Прашко – один из их наиболее колоритных представителей. Правда, в свое время он попробовал себя в разных ролях. Даже числился в «попутчиках», о чем стоит упомянуть. В досье есть пометка, что они в прошлом поддерживали дружеские отношения. Познакомились еще в период оккупации, насколько я помню. Мы ведем картотеку потенциально полезных контактов. Я как-то даже расспрашивал его о Прашко формальности ради, и он сообщил мне, что отношения между ними полностью прекратились. Это все, о чем мне известно.

– Он когда-то был помолвлен и собирался жениться на девушке, которую звали Маргарет Эйкман. Гарри Прашко упоминался в заявлении как человек, способный дать положительную характеристику жениху. Как уважаемый член бундестага.

– И что с того?

– Вы даже не слышали об этой Эйкман?

– Боюсь, ее фамилия мне ни о чем не говорит.

– Маргарет Эйкман.

– Да, я вас понял. Но ничего не знал ни о помолвке, ни о самой женщине.

– А хобби? Фотография? Почтовые марки? Возможно, он был радиолюбителем?

Тернер непрерывно что-то писал. Складывалось впечатление, что он заполняет графы какого-то бланка.

– Он занимался музыкой. Играл на церковном органе. Еще, помнится, коллекционировал граммофонные пластинки. Здесь вам полезнее побеседовать с младшим составом. Хартинг больше мог откровенничать с ними, считая себя одним из них.

– Вы никогда не бывали у него дома?

– Был однажды. Ужинал там.

– А он посещал вас?

В ритме этого подобия допроса наступил небольшой сбой, поскольку Брэдфилд задумался.

– Один раз.

– Тоже ужинал?

– Нет. Просто заглянул выпить. Он не принадлежал к числу тех, кого обычно приглашают к ужину. Извините, если невольно задел ваши чувства принадлежности к определенному общественному слою.

– У меня таковых не имеется.

Брэдфилда это, казалось, нисколько не удивило.

– И все же вы навестили его, верно? То есть подали ему какую-то надежду. – Тернер поднялся и вернулся к окну, как огромный мотылек, которого так и тянет в свету. – У вас есть на него досье, не так ли? – Он заговорил чисто официальным тоном, вероятно заразившись бюрократической краткостью речи самого Брэдфилда.