– Тогда я продолжаю тебя слушать, – сказал он.

– Еще с марта он начал работу над крупным проектом. Взялся за раздел семь-ноль-семь. Это документация по поводу различных статусов и разграничения полномочий. Там папок двести или около того. В основном материалы касаются передачи власти по окончании периода оккупации. Условия вывода войск, права на оставшееся имущество, права возвращения на прежнюю службу, фазы введения автономного управления и Бог весть что еще. Все относится к периоду с сорок девятого по пятьдесят пятый год. К текущей ситуации не имеет никакого отношения. Во время уничтожения документов он мог остановиться на любом другом из десятков разделов, но как только напал на семь-ноль-семь, больше для него ничего уже не существовало. «Я нашел то, что мне нужно, Артур, – сказал он. – В самый раз для меня. На этом я приобрету необходимый опыт. Я ведь отлично знаю, о чем здесь речь. Знакомая тема». Не думаю, чтобы кто-то касался этих папок хотя бы раз за последние пятнадцать лет. Но пусть документы и устарели, они не утратили своей важности. Огромное количество методических описаний, технических деталей. Но не забывай, как много знал Лео. Все термины – и английские, и немецкие – все юридические обороты, – Медоуз восхищенно помотал головой. – Я видел его докладную, направленную атташе по юридическим вопросам с кратким изложением одного досье. Уверен, сам я никогда бы не сумел составить такое. И едва ли смог бы кто-то другой из сотрудников канцелярии. Там говорилось об уголовном кодексе Пруссии и о региональных органах правосудия. Кроме того, текст наполовину был написан по-немецки.

– Он знал больше, чем хотел показать. Ты к этому клонишь?

– Нет, вовсе нет, – ответил Медоуз. – И не надо приписывать мне слова, которых я не произносил. У него все-таки действительно был опыт, вот что я хочу сказать. Он хранил знания и навыки, которыми очень долго не пользовался. И внезапно все это оказалось полезным в работе.

После паузы Медоуз продолжил:

– Семь-ноль-семь, вообще говоря, не подлежал уничтожению. Папки следовало отправить в Лондон, чтобы там избавились от них, но прежде кто-то должен был с ними ознакомиться, как с любыми другими материалами, и он целиком сосредоточился на них последние несколько недель. Я уже упомянул, насколько тих и незаметен он был здесь, – и это в самом деле так. А по мере того как он углублялся в досье по статусам, становился все более и более незаметным. Он пошел по следу.

– Когда это произошло?

На последней странице блокнота Тернера был напечатан календарь, и он открыл его.

– Три недели назад. Он погружался в тему все сильнее и сильнее. Но вел себя в привычной манере, заметь. Мог вскочить, чтобы придвинуть женщине стул или помочь донести пакеты из магазина. Но что-то его уже захватило. Нечто, очень многое для него значившее. Хотя и его излишнее любопытство никуда не делось. Такое не лечится. Он всегда хотел досконально знать, чем занят каждый из нас. А сам хранил свои секреты, причем все тщательнее. Стал относиться к самому себе очень серьезно. А потом в понедельник… Да, в понедельник, неожиданно изменился.

– То есть ровно неделю назад, – заметил Тернер. – Пятого числа.

– Как? Всего семь дней прошло? Всего-то? Господи!

До них донесся острый запах расплавленного сургуча, а потом приглушенный стук печати, наложенной, похоже, на конверт.

– Готовят к отправке двухчасовую почту, – пробормотал Медоуз и посмотрел на серебряные карманные часы. – Все должно быть собрано к двенадцати тридцати.