– Нет.

– Бедный мистер Гонт. Слишком мелкая сошка? – Тернер листал страницы, начав с последней. Один раз задержался на чем-то и нахмурился. Затем снова остановился, сделав запись в черном блокноте.

– Они предназначаются для сотрудников уровня советника или выше. Вот вам и причина, – пояснил Гонт с обидой. – Я сам отказался от такого.

– То есть он вам его предлагал, точно? Еще одна из его приманок, надо полагать. Как это было? Наверняка стащил пачку из секретариата, чтобы раздать приятелям на первом этаже. «Вот вам еще подарки, парни. Там таких полно. Держите на память от своего человека наверху». Так все обстояло, а, Гонт? Но христианская добродетель заставила вас проявить сдержанность, верно?

Закрыв ежедневник, он выдвинул нижний ящик.

– А даже если так, вам никто не давал права рыться в его столе подобным образом. Из-за такой мелочи! Стащить несколько ежедневников – едва ли крупный проступок, не кража века. – Его акцент уроженца Уэльса преодолел все барьеры и вырвался на свободу.

– Вы же праведный христианин, Гонт. Вам все дьявольские козни известны гораздо лучше, чем мне. Мелкий проступок ведет к большим бедам, так ведь сказано? Укради сегодня яблоко, а завтра угонишь грузовик из сада. Вы же знаете порядок вещей, Гонт. Что еще он вам рассказывал о себе? Какие-нибудь другие детские воспоминания были?

Он нашел нож для бумаг с тонким серебряным лезвием и широкой плоской рукояткой, а потом прочитал гравировку на подставке настольной лампы.

– «Л. Х. от Маргарет». Кто такая Маргарет, хотел бы я знать.

– Никогда о ней прежде не слышал.

– А о том, что он однажды был помолвлен и собирался жениться, тоже не слышали?

– Нет.

– Мисс Эйкман. Маргарет Эйкман. Ни о чем не напоминает?

– Ни о чем.

– Теперь что касается его службы в армии. Он вам рассказывал об этом?

– Армию он любил. Говорил, в Берлине часто ходил смотреть, как кавалеристы берут барьеры. Ему это очень нравилось.

– Но сам был пехотинцем, не так ли?

– В точности даже не знаю.

– Ладно, оставим это.

Тернер отложил нож в сторону рядом с синим ежедневником, сделал еще пометку в своем карманном блокноте, а потом взялся за небольшую плоскую жестянку с голландскими сигарами.

– Он курит?

– Да. Любил сигары, что верно, то верно. Только их и курил. Причем, заметьте, у него всегда была в кармане пачка обычных сигарет. Но при мне он сам курил только вот такие сигары. В канцелярии один или два типа даже жаловались на дым, насколько я слышал. Им не нравилась его привычка к сигарам. Но вот только наш Лео бывал упрям, когда ему чего-то хотелось, я бы так выразился.

– Давно вы здесь служите, Гонт?

– Пять лет.

– Он однажды подрался в Кёльне. Это случилось уже при вас?

Гонт колебался с ответом.

– Должен заметить, меня изумляет принятый у вас обычай стараться все замалчивать. У вас вопрос «а кому это нужно знать?» приобретает совершенно иной смысл, понимаете? Осведомлены все, кроме тех, кому положено. Что тогда произошло?

– Обычная потасовка. Говорят, он сам напросился, вот и все.

– Каким образом напросился?

– Не знаю. Просто, если верить слухам, он заслужил взбучку. Я слышал от своего предшественника. Однажды вечером его привезли сюда, измордованного до неузнаваемости, – так он мне рассказывал. И получил поделом. Так ему сказали. Лео вообще был драчливым малым. Не буду отрицать.

– А кто рассказал вашему предшественнику? От кого он получил такую информацию?

– Не знаю. Не спрашивал. Это было бы излишним любопытством с моей стороны.

– Значит, часто дерется наш Лео?

– Так тоже нельзя говорить.