– А Оливия?

– Про нее даже и говорить нечего, она уже уволена.

Сознавать, что Папагено, который подмигивал Фиме весь первый акт, оказался таким дамским угодником и крутил романы одновременно с двумя дамами, было не слишком приятно. Но, с другой стороны, что-то подсказывало Фиме, что ни в одну из них он не был серьезно влюблен. И Фима со смутным волнением стала ждать начала второго акта, в котором ожидала вновь увидеть обаятельного повесу совсем рядом с собой.

К ее огромному разочарованию, когда Папагено появился на сцене, то вышел он из противоположной кулисы и оказался слишком далеко от Фимы. А когда по ходу действия ему приходилось перемещаться в ее края, то он все равно не смотрел на девушку. Кажется, он прилагал все усилия к тому, чтобы всего лишь держаться на максимально дальнем расстоянии от Царицы Ночи, которая исполняла свои арии таким грозным голосом, что зрители, не зная о подоплеке случившегося, все равно трепетали в своих креслах.

– Как тебе? – прошептал Сема.

И Фима ответила ему со всей искренностью:

– Невероятно впечатляет!

– Правда? А мне показалось, что роль несколько мелковата. Цветок! Что это за роль такая?

– А ты про кого говоришь?

– Амплуа Алечки гораздо шире, – невозмутимо продолжил рассуждать Сема. – Да и образование позволяет ей претендовать на куда более значимую роль. Она ведь училась в нашей консерватории. И окончила ее на «отлично»! Ты это знала?

Оказывается, Сема уже давно говорил о своей новой знакомой, с которой его свела тетя Альбина. Кажется, Хризантема ему всерьез приглянулась, потому что он оживился и, наклонившись к Фиме, нашептывал ей на ухо:

– Алечка рассказала мне, какие в их театре царят интриги. Это что-то чудовищное. Подсыпать толченого стекла в туфли или подпустить блох в сценический костюм, это даже за проступок не считается. Все пытаются друг друга подсидеть. Подсыпать слабительное конкуренту – это вообще в порядке вещей. А правит бал тут всем она – Евдокия!

И Сема кивнул на сцену, где как раз грохотала Царица Ночи.

– Откуда же у нее такая власть?

– Уж явно не благодаря таланту.

– А мне кажется, что она очень хороша. Голос-то какой звучный! Люстры дрожат, и стул подо мной вибрирует.

– Подумаешь, голос. Образование у нее среднее! Окончила какое-то там училище, а потом прыгала из койки в койку.

– Кто? – поразилась Фима. – Она?

Невозможно было представить, чтобы монументальная Царица обладала подобной резвостью.

– Конечно, не сейчас, а в молодости, – поправился Сема и тут же прибавил: – Но это дела не меняет! Она аморальная личность. А власть ее держится исключительно на ее любовнике.

– На Папагено?

– Кто? Нет! Разумеется, этот паяц вообще никто! В театре все решает муж Евдокии. А его на эту должность поставили благодаря ее любовнику.

– Папагено?

– Да что ты заладила? Папагено, Папагено! Говорю тебе, Папагено твой – ноль, пустое место. Кроме смазливой мордашки, у него и нет ничего.

– Не знаю, поет он божественно. Голос у него очень красивый и мощный.

– Ты не понимаешь всех тонкостей театральной кухни, – снисходительно произнес Семен. – Совсем не важно, какой у человека голос.

– Разве?

– Ну, может, самую чуточку важно, но по факту все решают связи! Талантливых людей много, обладающих голосом и образованием тоже, но наверх пробиваются лишь те, кому повезло обзавестись нужными связями. У Алечки их нету. А вот у Евдокии их хоть отбавляй.

– Муж и влиятельный любовник, я помню. И кто этот могущественный покровитель?

– О! Это человек из министерства. Занимает там далеко не последнюю должность. Перед ним все трепещут, а он обожает нашу артистку. И поэтому в театре каждое слово Евдокии – это закон. Это она решает, кто будет исполнять ту или иную роль. Она указывает Геннадию – своему мужу, кого из артистов выдвинуть вперед, а кого следует задвинуть назад. Алечке не повезло, она пару раз пыталась указать Евдокии, что подобная политика недопустима, и теперь ее держат на заднем плане, хотя талантом она превосходит ту же Евдокию или даже Мусика.