Миссис Джо говорила без утайки, ибо понимала Дэна лучше всех и видела: ее жеребенка не удалось еще объездить до конца, и страх в ее сердце боролся с надеждой – у таких натур судьба нелегкая, так уж сложилось. Она не сомневалась, что перед отъездом Дэн еще раскроет ей душу – тут она и обратится к нему с наставлением и участием, столь необходимыми в такую минуту. Поэтому она приготовилась терпеливо ждать и украдкой следила за своим подопечным – радовалась, как развились его хорошие задатки, и зорко подмечала раны, оставленные жизнью. Когда-то она жаждала, чтобы ее «смутьян» добился успеха, ведь остальные предрекали ему гибель, но со временем поняла: людей нельзя ваять, точно скульптуру, и решила довольствоваться надеждой, что ее маленький беспризорник вырастет в хорошего человека. Да и та надежда была смелой – очень уж непостоянным, порывистым уродился Дэн, в нем бушевали страсти и природное своеволие. Сдерживал его лишь один якорь – воспоминание о Пламфилде, страх разочаровать верных друзей да еще гордость, что сильнее нравственных ориентиров, – она не позволяла ему упасть в глазах товарищей, которые всегда питали к нему искреннюю любовь и восхищение.

– Не тревожься, старушка, Эмиль – из тех счастливцев, что неизменно выходят сухими из воды. Я пригляжу за Натом, а Дэн встал на правильный путь. Осмотрится в Канзасе и, если задумка с фермой его разочарует, пусть возвращается к своим краснокожим и творит добрые дела. Он словно создан для этого; надеюсь, Дэн сделает верный выбор. Борьба с угнетателями и дружба с угнетенными займут его беспокойный разум, такая жизнь ему подходит куда лучше овчарен и пшеничных полей.

– И я надеюсь! Что у них там? – Миссис Джо подалась вперед, заслышав возгласы Теда и Джози.

– Мустанг! Настоящий, живой мустанг, на нем кататься можно! Дэн, ты молодчина! – радовался юноша.

– А у меня костюм индианки! Теперь я смогу сыграть Намиоку, если мальчики поставят «Метамору»![33] – добавила Джози, хлопая в ладоши.

– Буйволиная голова для Бесс! Матерь Божья, Дэн, зачем ты ей привез такую жуть? – удивилась Нэн.

– Подумал, что ей не помешает нарисовать что-нибудь крепкое, природное. Она ничего не добьется, если всю жизнь будет малевать слащавых богов да котят, – заявил непочтительный Дэн, вспоминая предыдущий свой приезд: Бесс тогда не могла решить, кого выбрать в качестве модели, голову Аполлона или своего персидского котенка.

– Спасибо, я попробую, а если не выйдет, повесим голову буйвола в холле, в напоминание о тебе, – добавила Бесс, оскорбленная таким пренебрежением в адрес своих идолов, но слишком хорошо воспитанная, чтобы выказать свое недовольство – разве только голосом, сладким и холодным, точно мороженое.

– Наверное, ты не захочешь со всеми поглядеть на наше новое поселение? Чересчур неказистое для тебя место? – спросил Дэн, пытаясь вернуться к почтительному тону, каким обращались когда-то мальчики к своей Принцессе.

– Я на несколько лет уезжаю учиться в Рим. Там собраны красота и искусство всего мира, жизни не хватит налюбоваться.

– Да Рим – ветхая гробница в сравнении с Садом богов в Колорадо или моими любимыми Скалистыми горами! Искусство меня ничуть не волнует, мне природы вполне достаточно, а тебе я покажу такие уголки, что старые мастера на месте бы подскочили. Приезжай! Джози будет ездить верхом, а ты – рисовать лошадей. Если тебя и сотня диких лошадок не впечатлит, я сдаюсь! – горячился Дэн, которому искренняя увлеченность заменяла красноречие.

– Как-нибудь приеду с папой и посмотрю, сравнится ли твой табун с лошадьми из собора святого Марка или с Капитолийского холма. Не принижай моих богов, а я постараюсь уважить твоих, – попросила Бесс, в душу которой прокралось сомнение: быть может, стоило все-таки посмотреть запад, пусть он и не подарил миру ни Рафаэля, ни Микеланджело?..