– Ты умеешь пользоваться тормозами? – спросила я, когда мы подъезжали к знаку «стоп».

– Мне не нужны тормоза, – ответил отец. Чтобы остановиться, он поехал прямо на столб, ударился о него грудью, обхватил обеими руками и неуклюже завертелся вокруг него, переступая и спотыкаясь, пока наконец не остановился.

Когда мы проезжали мимо кустов в чужих дворах, он срывал пучки листьев, чтобы после бросить их на дорогу, по которой мы проезжали: за ним тянулся зеленый след, как в сказке о Гензель и Гретель.

Иногда я чувствовала на себе его взгляд, но когда смотрела на него в ответ, он отводил глаза.

После его ухода мы говорили о нем.

– Почему у него джинсы дырявые? – спрашивала я. Он мог бы их зашить. Я знала, что у него должны быть миллионы долларов. В разговоре мы называли его не просто миллионером, а мультимиллионером, потому что так было точнее и потому что знание таких тонкостей делало нас причастными.

– В школе у него иногда дырок на джинсах было больше, чем ткани, – отвечала мама. – Такой у него стиль. На нашем первом свидании мой отец спросил его, когда он за мной заехал: «Молодой человек, кем вы собираетесь стать, когда вырастете?» И знаешь, что он ответил?

– Что?

– Бомжом. Дедушке это совсем не понравилось. Он-то надеялся, что его дочь поведет на свидание подающий надежды молодой человек, а вместо этого получил патлатого хиппи, который заявляет, что хочет быть бомжом.

Она сказала, что отец шепелявит.

– Это как-то связано с его зубами, – сказала она. По ее словам, у большинства людей либо верхние зубы нависали над нижними, либо, наоборот, нижние находили на верхние.

– Но у него зубы сходятся ровно посередине, и за годы от ударов друг о друга на них остались трещины и щербинки, поэтому теперь они так плотно примыкают друг к другу, что между ними совсем нет пространства, как молния.

Еще в старшей школе, когда родители начали встречаться, еще до того как отец стал продавать голубые коробки, с помощью которых можно было бесплатно звонить по всему миру, он предсказал, что станет знаменитым.

– Откуда он знал?

– Просто знал. Еще он предсказал, что умрет молодым, когда ему будет немного за сорок.

Я не сомневалась, что раз первое предсказание сбылось, то и второе сбудется. Он стал казаться мне пророком, окруженным одиночеством и трагедией. (Лишь мы знали, как одинок был его путь, как трагичен!) Только свет и тьма, никаких полутонов.

– И у него странные, плоские ладони, – сказала она.

Каждая черта, отличающая его от других людей, казалась мне приметой чего-то божественного. Я придавала сверхъестественное значение его неуклюжей падающей походке, зубам-молнии, драным джинсам и плоским ладоням, как если бы этим они не только отличали его от других отцов, но и указывали на его превосходство. И теперь он снова присутствовал в моей жизни, пускай раз в месяц, а значит, я ждала не напрасно: мне повезло больше, чем детям, чьи отцы всегда были рядом.

– Он продолжал расти, когда ему было за двадцать, хотя большинство людей в этом возрасте уже не растут, – сказала мама. – Сама видела.

Конечно, некоторые детали плохо соотносились друг с другом. Он был богат, но носил дырявые джинсы; успешен, но мало говорил; знаменит, но казался замкнутым и обделенным; его фигура была грациозна, но сам он – неуклюж; он изобрел компьютер и назвал его моим именем, но как будто совсем меня не замечал и никогда не говорил об этом. И все же я видела, как все эти противоречивые черты, повернутые под определенным углом, могут быть частью одного целого.

– Я слышала, как только на нем появляется царапина, он тут же покупает новый, – как-то сказала мама Рону при мне.