За дверью, которую она наконец распахивает, – огромный, влажно дышащий зал, где щелкают фотоаппараты, гремят аплодисменты, звучат последние такты танго: Людмила только что закончила вольные упражнения. Надя поспешно стаскивает штаны от тренировочного костюма, может, ее очередь уже скоро, ей надо разогреться. Но едва девочка успевает приступить к разминке, как в зал влетает Бела, он весь багровый, охранник тащит его назад, а он кричит Наде, чтобы начинала. Надя пытается спорить, но он, набычившись, показывает жестом: сейчас!

Ее не объявляли. Ей не выдали номер, который прикрепляют к купальнику. Она не успела размяться. И куда ей идти? На брусья? На бревно? Нет, туда нельзя, там работают гимнастки. Единственный свободный снаряд – конь. Значит, опорный прыжок.

Девочка робко ступает на помост, судьи и фотографы ее не замечают, они заняты молоденькой немкой, которая направляется к тому же снаряду. Конь уже совсем близко. Трамплин чуть сдвинулся вправо под тяжестью только что выступавшей гимнастки, и Наде никто не поможет вернуть его на место. Немка приветствует судей. Надя оглядывается на окруженного полицейскими Белу. Он подбадривает ее, вопит: «Давай, детка, покажи им! Выдай им Цукахару![14]»

В зале растерянно перешептываются, смеются. Немка пятится назад, оступается, опешив: откуда вдруг внезапно появилась эта девочка? Надя в свою очередь приветствует судей, делает глубокий вдох – но тут к ней приближается кто-то из организаторов и знаком велит убираться отсюда. Времени нет. Бежать. Бежать как можно быстрее, набирать силу благодаря скорости, 24 км/час, она вскакивает на трамплин, ноги вместе, руки резко упираются в обтянутый кожей снаряд с силой, равной от 180 до 270 кг/см^>2, она прогибается назад, сухожилие на левом запястье, не разработанном перед прыжком, мучительно натягивается, она отталкивается, подкидывает себя в воздух, переворачивается: надо надо надо надо. Она лишь на мгновение прикрывает глаза от удара о маты, приземлилась безупречно, зрители ревут от восторга, вскакивают с мест. Главный судья оторопел, не знает, что предпринять. Это тонкое, хрупкое тело. Прыжок, который выполняют только мужчины. Главный судья не успевает посоветоваться с коллегами: рядом с ней вырастает огромный человек, его оттаскивают два охранника, следом подбегает возмущенный советский тренер.

«Мадам судья, – исполин тяжело дышит, от него пахнет лавандой и потом, лицо налито кровью, руки умоляюще сложены, – мадам, прошу вас, дай вам Бог долгую жизнь, объявите ее, назовите ее имя. Пожалуйста».

Переводчица пытается успокоить мужчину в темно-синем костюме, наверное, он тоже из организаторов, тот сердито бормочет: «У нас тут не детский сад», отыскивая взглядом девочку, но она куда-то скрылась, а трибуны дружно аплодируют, вызывая беглянку, и вот она снова появляется неведомо откуда, эльф в белом купальнике, появляется – и вскакивает на бревно, опередив и оставив в недоумении советскую гимнастку.

А здоровяк-то этот, он-то кто такой? Ее отец, ее дядя? Кто этот человек, которого охранники с трудом удерживают? Не переставая отбиваться, он хватает судью за руку, прижимает к своей груди, запыхавшись, продолжает умолять. Назовите. Ее. Имя. Мадам. Ее имя. Да сколько же ей лет, спрашивает судья. И вздрагивает, услышав в ответ: двенадцать. Это что же, они сейчас видели перед собой двенадцатилетнего ребенка?

Никто не способен описать то, что она тогда совершила, ничего подобного и представить себе ни один человек не мог, это не вмещается в границы знакомых слов.