Дорогу в школу я в общем знал: вчера я ездил туда на рикше. Два-три раза свернув на перекрестках, я очутился прямо перед школьными воротами. От ворот до подъезда все было выложено гранитом. Вчера, когда с грохотом подкатил сюда на рикше, я даже немного струхнул – уж очень большой шум поднял.

По пути мне попадалось много школьников в ученической форме из бумажной ткани, все они входили в ворота. Некоторые из них были выше меня ростом и с виду очень здоровые. «Неужели придется учить вот этаких парней?» – подумал я. И мне стало как-то не по себе.

Я подал визитную карточку, и меня провели в кабинет директора школы. Директор был мужчина с жиденькими усами и темным цветом лица, похожий на пучеглазого барсука. Держался он величественно.

– Ну, надеюсь, будете усердно работать, – сказал он, важно передавая мне припечатанный большой печатью приказ о моем назначении. (Когда я возвращался в Токио, то скатал из этого приказа шарик и швырнул его в море.) Директор сказал, что сейчас представит меня всем преподавателям, при этом каждому из них я должен показать этот приказ. Вот уж лишняя морока! Чем затевать всю эту канитель, лучше бы просто на три дня вывесить этот приказ в учительской.

Преподаватели должны были собраться в учительской, когда прозвучит труба после первого урока. Времени еще оставалось много. Директор вынул часы, взглянул на них и вознамерился поговорить не спеша. Он начал с того, что попросил меня понять и усвоить основное, после чего произнес длинное наставление на тему о педагогическом духе. Я, конечно, слушал его с пятого на десятое, но уже посередине этой проповеди подумал, что влип в скверную историю. То, о чем говорил здесь директор, было просто невозможно. И нужно быть идеалом для учеников, и пусть на тебя взирают с почтением, как на образец для всей школы, и педагогом может быть только тот, кто, помимо преподавания, оказывает еще и личное нравственное воздействие на учеников.

Выходит, что такой сорвиголова, как я, должен быть для всего этого пригоден! Что за нелепые и бессмысленные требования! Да будь я такой выдающейся личностью, чего ради я поехал бы в эту глушь на сорок иен жалованья в месяц? Все люди одинаковы, и, поди, каждый ругается, когда сердится, – а тут, значит, и слова лишнего не скажи и погулять не выйди! Если здесь такие сложные обязанности, то, перед тем как нанимать человека, надо бы сказать ему об этом. Я сам не могу кривить душой, но тут я был не виноват: меня подвели. Подумав, я решил отказаться от места, махнуть на все рукой и уехать обратно. В моем кошельке оставалось всего-навсего девять иен – ведь пять иен я дал на чай, – а на девять иен в Токио не вернешься. И зачем было давать эти чаевые! Зря я это сделал. Ну да ладно! Пусть даже девять иен, как-нибудь да обойдется! «Денег на дорогу не хватит – это ясно; и все-таки лучше уехать, чем вводить людей в заблуждение», – подумал я.

– Нет, то, что вы говорите, никак невозможно, а этот приказ… вот, возьмите его обратно, – сказал я.

Директор уставился на меня, моргая своими барсучьими глазами, потом рассмеялся:

– Вам незачем беспокоиться. Я ведь сейчас говорю только о том, что вообще желательно, и прекрасно знаю, что этим пожеланиям вы соответствовать не можете!

Если уж он так хорошо все знает, зачем было с самого начала меня запугивать?

В это время раздался звук трубы. В классах сразу зашумели.

– Преподаватели, наверно, уже собрались, – сказал директор и пошел в учительскую; я следом за ним.

Учителя сидели за столами, расставленными вдоль стен большой комнаты. Когда я вошел, все они, будто сговорившись, разом принялись глазеть на меня. Тоже нашли себе зрелище! Затем я, как мне было сказано, подходил к каждому из них по очереди и, подавая приказ о моем назначении, кланялся. Некоторые только отвечали мне на поклон, привстав со стула, но те, кто был полюбопытнее, брали приказ, бегло просматривали его и затем почтительно возвращали. Это было очень похоже на представление в театре. Когда я подходил к пятнадцатому по счету – учителю гимнастики, я уже был слегка раздражен многократным повторением одного и того же. Им-то что – поклонились по одному разу и все! А я проделывал это уже в пятнадцатый раз. Хоть бы кто-нибудь на миг представил себе мое состояние!