Ситуация осложнялась все больше.

Я никогда не вел дневника, а потому затрудняюсь пересказать мелкие эпизоды своей истории в должном порядке. Полагаться приходится лишь на свою несовершенную память, где первые дни пребывания в «Сэнстед-Хаусе» представляют собой одну сплошную мешанину, как на полотне футуриста. Мальчики учат уроки, сидят в столовой, играют в футбол, перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, носятся по лестницам и коридорам – и все это обволакивает причудливая смесь ароматов ростбифа, чернил, мела да еще тот особенный душок классной комнаты, не похожий ни на один запах на свете.

Однако выстроить события в ряд я не в силах. Вот мистер Эбни, упрямо нахмурившись, пытается разлучить Огдена Форда с недокуренной сигарой. Вот Глоссоп в бессильной ярости орет на хихикающий класс. Мелькают десятки разрозненных сцен, но я не в состоянии их упорядочить. Хотя, в конце концов, последовательность не особо и важна, ведь моя история рассказывает о событиях за рамками обычной школьной жизни.

Война Капитальчика с администрацией также не имеет к ним отношения – это отдельная эпопея, и за нее я не возьмусь. Рассказ о его укрощении и борьбе с хаосом, который он с собой принес, превратил бы мою историю в педагогический трактат. Достаточно сказать, что исправить характер Огдена Форда и изгнать овладевшего им дьявола удалось далеко не сразу.

Именно он завел в школе моду жевать табак, что в один субботний вечер имело печальные последствия для аристократических желудков лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хильдебранда Кайна. Хитроумная азартная игра, которой Огден научил других, успешно подрывала моральные устои двух дюжин невинных английских школьников, пока ей не положил конец Глоссоп. А однажды, когда Арнольд Эбни наконец не выдержал и с неохотой нанес Капитальчику четыре символических удара тростью, тот дал выход оскорбленным чувствам, расколотив окна во всех спальнях верхнего этажа.

Попадались в «Сэнстед-Хаусе» и другие трудные питомцы, с политикой благожелательной терпимости директора иначе и быть не могло, но Капитальчик оставлял их далеко позади.

Как я уже сказал, мне трудно соблюсти хронологию незначительных эпизодов, за исключением трех, которые можно назвать «Загадочный американец», «Погоня дворецкого» и «Добродушный гость».

Опишу каждый по отдельности и по порядку.

Каждому учителю в «Сэнстед-Хаусе» полагались свободные полдня в неделю. Не очень щедро, я полагаю, по сравнению с большинством школ, но Арнольд Эбни придерживался специфических взглядов на отдых подчиненных, и мы с Глоссопом оказались несколько ущемлены.

Моим коротким рабочим днем была среда, и в ту среду, о которой идет речь, я отправился пешком в деревню, намереваясь поиграть на бильярде в местной гостинице «Перья». Бурных столичных развлечений в окрестностях «Сэнстед-Хауса» не наблюдалось, и эта игра составляла для отдыхающих апофеоз веселья.

Согласно местному этикету, после партии полагалось идти с маркером в бар и ставить выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр!» – и осушал залпом, после чего можно было продолжать игру или идти домой, как заблагорассудится.

Когда мы явились в бар, там находился лишь один посетитель, и я с одного взгляда понял, что трезвостью он похвастать не может. Раскинувшись в кресле и закинув ноги на столик, незнакомец меланхолично выводил куплет:

Крепкий, чисто выбритый, в мягкой фетровой шляпе, надвинутой на перебитый нос, он был одет в дешевый костюм из тех, что заказывают по почте. Акцент еще прежде внешности выдавал нью-йоркца из Нижнего Ист-Сайда. Каким чудом его занесло в Сэнстед?