– Так что же ты раньше этого не предложил? – возмутился я.

– Понимаешь, я ведь уже не солнечный лучик, – признался Котенок. – Я буду лететь очень быстро, но может понадобиться несколько дней.

Вот тут мне стало страшно по-настоящему.

– Ты представляешь, что говоришь? – прошептал я. – Что со мной потом дома сделают?

– Другого выхода нет. Ждать – или лететь.

Я отвел взгляд от Котенка. И вдруг понял, почему возмутился этим предложением. Мне страшно.

Я, наверное, стал бояться темноты. А без Солнечного котенка темнота станет полной. И… что, если он не прилетит?

– Давай, – выдавил я. – Лети. Только быстро, а то передумаю.

Он понял.

– Данька, не вешай нос. Я буду лететь очень быстро. Если захочешь пить – ручеек прямо перед тобой, метрах в тридцати. Жди.

И прежде чем я успел сказать, что передумал, что не смогу ждать его в одиночестве и мраке, Солнечный котенок подпрыгнул и взвился в воздух. Оранжевый комочек света стремительно поднялся, превращаясь в крошечную точку на черном небе. И полетел прочь. Действительно очень быстро: я потерял его из виду за несколько секунд. Только хватит ли ему сил все время мчаться с такой скоростью?

Минут десять я ревел, уткнувшись в густую мягкую траву. Как ни странно, это меня капельку согрело. Поднявшись, я пошел на поиски ручейка, о котором говорил Котенок.

Странное это дело – бродить во тьме. Теряется и расстояние, и время. Лишь камни, изредка попадавшиеся под ноги, доказывали, что я не топчусь на месте.

Руки я держал перед собой, боясь, что в любой момент оступлюсь, но вскоре услышал журчание воды, а еще через мгновение трава под ногами сменилась влажным песком.

Нагнувшись, я жадно пил холодную чистую воду. Потом, отойдя на несколько шагов – так, чтобы слышать ручеек, – лег навзничь в траву, высокую, сомкнувшуюся надо мной.

Делать было совершенно нечего. Раньше я и не подозревал, как выматывает полное безделье. Я лежал, слушая плеск воды и гул ветра где-то далеко-далеко вверху. Лежал, наверное, очень долго. А потом снова заснул.

Разбудили меня шаги. Я открыл было рот, чтобы окликнуть вернувшегося Котенка, но вовремя сообразил, что эти шаги другие: тяжелые, человеческие.

Сразу вернулся страх.

Шаги приближались сразу с двух сторон. В нескольких метрах от меня идущие встретились. И я услышал тягучий голос:

– Там нет никого.

– Там нет никого тоже.

Я понимал говорящих, хотя мне почему-то казалось, что они говорят на чужом языке. И от этих медленных, тяжелых голосов меня пробила дрожь. Я замер, боясь шевельнуться.

– Здесь никого. Но дозорный видел свет.

– Дозорный видел Настоящий свет.

– Это невозможно.

– Но дозорный видел.

– Здесь нет света. Здесь нет никого.

– Тот, кто светил, улетел.

– Или ушел по скалам. Здесь низкие скалы.

– Нас обвинят в медлительности.

– Это плохо. Надо сказать, что здесь был Крылатый, убежавший вчера.

– Нас спросят, где его сердце.

– Мы скажем, что он защищался. Мы скажем, что залили долину Черным огнем.

– Это расточительно. Это плохо.

– Но это лучше медлительности.

– Да. У тебя есть Черный огонь?

– В башне.

– У меня нет Черного огня. Мы полетим в твою башню, возьмем огонь и сожжем долину.

– Так хорошо. Летим.

И я увидел, как во мраке разворачивается тьма. Черные полотнища тьмы, чернее темноты, непрогляднее мрака. Две пары огромных крыльев. В лицо ударил ветер, наполненный едким нечеловеческим запахом, и тьма взвилась в небо.

Несколько минут я лежал, убеждая себя, что мне приснился кошмар. Но едкий запах еще держался в воздухе, а в том месте, где стояли говорившие, я нащупал выдранную траву.