– Никаких дурных новостей нет.

– Неправда, ты похудела, а это значит, что тебе плохо.

– Да нет же, я вовсе не похудела и мне совсем не плохо.

– У тебя кто-то есть и этот кто-то заставляет тебя страдать?

– Откуда ты взял? – ответила она, краснея, оттого что отец попал в точку.

– Пусть он мне только попадется, я ему…

– Знаю, папа, ты уже описывал все, что с ним сделаешь. Если я правильно запомнила, ты собирался начать с коленей.

– Колени хорошо отделать дубинкой или, за неимением дубинки, свинцовой трубой. Если бить правильно – сбоку, то этот тип всю оставшуюся жизнь будет ходить как по палубе во время шторма. Затем я обработаю ему живот мешком с апельсинами. Знаешь, что это такое?

– Да, папа. Пять апельсинов кладутся в мешок, а затем этим мешком бьют по животу, так чтобы вызвать внутренние кровотечения, при этом снаружи ничего не будет видно.

– Ну и напоследок – зубы. После моей чистки он будет говорить так: Я фольфе не фуфу! – что означает: Я больше не буду!

– Папа…

– Если кто-нибудь сделает тебе плохо, я именно это с ним и проделаю. Клянусь тебе. Можешь так ему и сказать.

Несмотря на серьезность тона, Фред испытывал настоящее удовольствие, представляя себе, как расправится с этим паршивцем, влюбившимся в его дочь. Бэль же, несмотря на нарисованные им жуткие картины, не могла не улыбнуться, представив себе разобранного на части Франсуа Ларжильера. Которого она сама же и соберет, после чего он станет ее вечным должником.

Мэгги, с садовым шлангом в руках, наблюдала за ними издали и жалела, что не слышит ни слова из их шушуканья. Она без всякого восторга занималась садом, пришедшим со времени ее отъезда в полное запустение: на тамариск жалко смотреть, смоковница в этом году почти не плодоносила, розы явно не переживут зиму, а белый лавр совсем зачах.

– Сегодня ведь суббота? Придет машина с пиццей. Сходи купи четыре штуки, – попросила она Фреда. – С салатом будет вполне достаточно.

Просьба, высказанная твердым тоном, не подлежала обжалованию. Фред снял трубку и, не набирая номера, привычно подождал ответа.

– Боулз? Я иду за пиццей. Могу сходить и один – смотрите сами. Может, и на вас захватить?

Федеральный агент знал, что в присутствии семьи Фред гораздо меньше способен на глупости.

– Овощную, без сыра.

Накинув кожаную куртку, Фред спустился в деревню, на центральную площадь, где пересекались дороги из Монтелимара и Дьельфи. Он остановился у бистро заказать два пастиса, которые собирался выпить с пиццайоло прямо у его машины. Это был ритуал, соблюдавшийся и зимой и летом.

– Глядите-ка – писатель, – сказал тот, вытирая испачканный мукой потный лоб. – Вот ведь ругает, ругает мою пиццу, а все равно приходит за ней.

– Ну, с тестом вы, кажется, что-то уже поняли, а вот над начинкой вам еще работать и работать.

Фреду удалось найти общий язык с жителями Мазенка: те считали его творческой личностью, укрывшейся от мира в своем замке, чтобы творить сутки напролет. С другой стороны, он был веселый малый и мог потрепаться с деревенскими сплетниками, выпить с местными пьяницами и приласкать собачку какой-нибудь старушки. Продавец пиццы Пьер Фулон был одним из немногих, чье расположение Фред действительно хотел завоевать.

– Скоро вы перестанете ругать мою пиццу, писатель.

– Почему? Вы что, собираетесь отправиться на учебу к Матео, в Неаполь?

– Да нет, просто мне придется закрыть лавочку.

– Правда?

– Правда-правда.

– Беру все свои слова обратно. У вас отличная пицца, особенно кальцоне[10].

– Кроме шуток. Закрываюсь я.

Чувствовалось, что ему хочется поделиться.