– Я только хотел сказать, мне ничего для тебя не было жаль.

Густав не нашел слов для ответа. Он привык думать, что отец записывал в гроссбух все траты на сына и, когда тот вернулся домой, подвел черту, подсчитал сумму и процент, и теперь ждал, пока Густав отработает каждую мелочь. Слова ободрения? Быть того не может. Всего лишь уловка, чтобы прогнуть под свой образ мышления.

Негоже выбиваться из толпы: если уж ты рожден торгашом, то будь добр каждый день стоять за прилавком с девяти до семи, в двадцать пять жениться на соседской девице, в шестьдесят передать дела сыну или зятю, а в семьдесят умереть от разрыва ожиревшего сердца, рухнув лицом в капустную грядку.

Но Густав Юнсон был не таков. Свою исключительность он осознал в тот самый день, когда повстречал Жоакина Мейера. Того самого Жоакина Мейера. Это был человек, переломивший ход жизни всей страны и собственную судьбу. Рожденный сиротой в занюханной деревне, он влезал все выше, шел по плечам и спинам, дотянулся до вершины! Истинный философ и великий муж, хоть и оболганный после смерти.

Уже в Орене Густав часто думал, что он мог бы остаться в Комитете. Гордость вышла ему боком, надев ярмо семейного дела на шею. Но теперь у него появился новый шанс, какой выпадает далеко не каждому поколению – шанс стать героем. Ради такого стоило и родиться, и погибнуть.

На следующий день он закрыл за собой дверь и отправился в комиссию, откуда его должны были увезти в учебный корпус. Дом за его спиной был тихим и будто бы пустым.

Врачебный осмотр показал, что Густав не годится в авто-войска. Это обескуражило его, но не слишком – требования были высоки, даже выше, чем в авиацию. Боец должен был пройти дополнительные тесты на координацию, остроту слуха, кровяное давление и устойчивость к головокружению. Именно по последнему пункту Густав не подошел и, уже когда сполз с тошнотворно вращающегося стула, не жалел об этой неудаче. По-настоящему его подкосил провал на пробах в кавалерию. Да, авто-войска были на пике прогресса, служить в них было почетно, но ничто так не дополняет образ патриота, как верный конь.

– Ниже нормы на три сантиметра, – буркнул лейб-медик средних лет. – Следующий!

– Подождите, это, должно быть, сутулость, только сутулость. Сидячая работа… Измерьте еще раз, прошу! Я выпрямлюсь!

Медик посмотрел на него скептически, пожал плечами.

Густав сосредоточил всю свою волю на том, чтобы расправить спину, в его воображении напоминавшую вопросительный знак, потянулся теменем к потолку комиссии. Что ему эти три, он разом станет выше на пять! Они увидят!

– Ниже нормы на два сантиметра.

– Это ошибка!

– Парень, ты в армию пришел, а не в театре ногами дрыгать, – одернул его медик, возвращая тонкую папку с документами. – Тут ошибаются только один раз. Следующий!

Униженный, Густав отправился дальше.

Комиссия приминала новобранцев, отсеивая тех, кто был достоин распределения в войска особого назначения: авто-войска для управления «кентаврами» Йохансона – о, эти проклятые Йохансоны! – кавалерия, пилоты цепеллинов, связные… Прошедших отбор распределяли по корпусам, где им предстояло пройти обучение. Непригодные ни к чему выдающемуся отправлялись в корпуса инфантерии, то есть, пехоты.

У последнего этапа отбора Юнсоном заинтересовался один из рекрутеров. Обнаружив в его деле отметки о членстве в Комитете и учебе в университете, тот предложил ему службу при штабе. Густав с негодованием отказался. Разве в штабе можно совершить подвиг? Штаб – место для труса, желающего отсидеться за чужими спинами и выжить. Густав шел на войну за бессмертием.