– Так пей со мной, – прозвучало не так уверенно, как он того хотел. Больше похоже на мольбу.

Нет ответа.

Раньше она соглашалась. Или делала вид, что согласна. Но он не винил ее в притворстве – душа Луизы Спегельраф была заперта на семь замков, и дверь в нее обшита стальными листами, которые не взять ни одной пуле. Горе и ненависть придавали чертам девушки жесткость, даже когда усмешка разрезала ее лицо.

Иногда Борислав задумывался: как смотрит она, когда свет гаснет? Смыкает ли веки, представляя на его месте другого, или смотрит во мрак мимо его плеча? Но темнота не дает разгадок, лишь множит сомнения.

Их связь, спасительная и ядовитая, дарила только временное облегчение, которое сходило на нет к утру.

– Ты не пьешь. Я видел, как ты подносишь стакан ко рту и отставляешь полным. Табак ты крошишь в пальцах, даже если он тлеет. Ты почти не ешь, и я ни разу не застал тебя спящей, – «потому что ты уходишь до рассвета», подумал, но не сказал он. – Ты вечно делаешь вид. Со мной тоже?

Луиза пожала плечами, и широкий вырез рубашки соскользнул, оголив кожу, усыпанную бледными веснушками; в их созвездиях затерялись белые лунки шрамов. Он помнил на ощупь, что на левой груди у нее точно такие же.

– Я говорила, что из меня плохая замена. Кому угодно.

Борислав не стал спорить. Говорила и не раз. Но он предпочитал не слышать.

Милошевич поднял с пола чудом уцелевшую бутылку, на дне еще плескался шнапс. Отпил жадно, швырнул о стену. Стекло брызнуло и осыпалось. Луиза даже не шелохнулась.

– Ты будто мертвая!

Тихий смешок. Сиплый, совсем не девичий, неприятный. Жизель хохотала, запрокинув голову, держась за бока, иногда до слез.

– Болтают, что у меня нет сердца, – Луиза встала и сделала шаг к нему. – А это почти одно и то же. – Другой, третий, на цыпочках по стеклу, по щепкам, по обрывкам бумаг, по прохладным глиняным плитам пола. На ступне чернела татуировка в виде крысиного следа. – Так чего же ты от меня хочешь? Убедиться в этом или в обратном? – Луиза положила ему руку на грудь, не мигая, заглянула в лицо. – Смирись, Дон. Все мы здесь мертвецы.

И он смирился.

Чтобы дверь не скрипнула, ее следовало приподнять в петлях, вверх и влево. И, хотя Борислав спал крепко, раскинувшись на постели и сотрясая воздух не то стонами, не то банальным храпом, Луиза всегда старалась не шуметь.

Сапоги с подкованными каблуками она несла в руках, пока не оказалась у выхода на улицу.

Утро было ранним: еще можно было застать туман, стелющийся по бледной траве – он плескался в мелком пруду, ползал по камням дорожки, ведущей к порогу дома, занятого Доном. Прохладно.

Вместе с солнцем вернется ненавистная жара.

Картель Милошевича расположился на территории старинного поместья, которое он приобрел взамен проклятой Белой Усадьбе. Здесь было больше земли и больше открытого неба. Меньше тени.

Вдалеке кто-то громко считал до двух, раз за разом. По голому полю бегали мужчины, нарушившие устав. Армия наемников оказалась таковой не только по числу бойцов, но и по внутренней организации.

Луиза села на крыльцо, обулась, постучала каблуком о ступень и пошла прочь, запахнувшись в синюю куртку, вышитую цветами и ликом Санта Муэрте. Лу не могла заставить себя расстаться с ней, пока все не будет кончено.

В безлюдье и в тумане легко ощутить себя призраком, духом без плоти и голоса. Это чувство не оставляло Луизу и днем – мало кто стремился обменяться с ней словом или взглядом.

Поначалу, когда она только присоединилась к картелю, находились смельчаки и глупцы, которых будоражила ее дурная слава. Они набивались ей в учителя по стрельбе, по рукопашному бою или по вождению мобиля, но вскоре остывали и отдалялись. Быть может, им нашептывали, где и с кем она проводит ночи, а может, Луиза сама их отталкивала. Второй вариант нравился ей больше.