Марусю же она расцеловала и битых два часа болтала с ней обо всякой ерунде. Например – чем хорош летний дождь и как правильно выполнить тройной «тулуп» (это при всем при том, что Марлен ни разу не стояла на коньках!).

Маруся честно с ней говорила, не испытывая ни восхищения, ни ненависти.

А потом старуха укатила обратно в Париж, заявив в прощальном интервью, что Москва ей изрядно надоела.

…Теперь, сидя в вокзальном кафе, Маруся вспоминала все перипетии своей жизни с Женей Журкиным. Он не был ни плохим, ни хорошим, а расстались они потому, что были слишком разные.

Бог с ними со всеми – с Женей, Ингой Савельевной, Роландом Германовичем, безумной Марлен. Пусть живут как хотят!

Теперь, когда у Маруси был Арсений Бережной, она поняла, что стала абсолютно счастлива.

Она осознала это именно сейчас, когда увидела своего бывшего мужа и увидела ту пропасть, которая разделяла Арсения и всех прочих мужчин…

Арсений позвонил ей вечером и сказал, что скучает. Фоном слышался смех и звон посуды.

– Много не пей, – подумав, строго сказала Маруся. – И… и веди себя прилично!

– Обещаю, – кротко ответил тот.

Ревновала ли Маруся Арсения?

Людмила считала, что Маруся непременно должна его ревновать. Ну как же, такая профессия, эти отъезды непонятно куда и непонятно с кем, эта театрально-кинематографическая тусовка, в которой творится неизвестно что!

Маруся уже довольно хорошо знала друзей и коллег Арсения, представляла, как и чем они живут. Не образцы благочестия, мягко выражаясь. Да и вообще она не совсем слепой была, понимала – от большинства мужчин, будь они хоть кем по профессии – особой верности ждать нельзя.

Людмила всегда напоминала Марусе, насколько легко та сошлась с ним, насколько просто Арсений познакомился с Марусей. «Ведь он так и с другими! – говорила она. – Поманил пальчиком – и все! Этот твой Бережной – такой красавчик, такой болтун – любую заболтает. А как только скажет, что актер, – все, они сами на него начнут вешаться…»

Но Маруся успела изучить Арсения, успела понять, отчего их роман со стороны казался столь стремительным.

Арсений не желал славы Дон Жуана. Он просто хотел, чтобы его любили. Он – инфантильный, нежный, наивный, дерзкий – был абсолютно беззащитен. Большой ребенок, для которого невыносимо, когда дома никого нет, когда его не ждут, когда о нем не заботятся и когда не на кого выплеснуть свою любовь… Ребенок, которому нужна только одна женщина. (Ведь ребенку нужна только одна-единственная – его мать.) Он не захотел отпускать от себя Марусю, потому что сразу понял: она – та самая, единственная.

Их роман был столь скоропалителен именно потому, что раньше ничего подобного с ними не происходило. Зачем думать, зачем проверять друг друга, выгадывать и рассчитывать, когда сразу стало ясно, они – половинки единого целого. И говорилось Арсению с Марусей так легко именно потому, что она его не просто слушала, а еще и слышала. Позже у Маруси было несколько случаев убедиться в том, что Арсений вовсе не так легко сходился с людьми, как могло показаться с первого взгляда.

Их роман был сколь бурным, столь и умиротворенным. Если они и ссорились, то быстро мирились. Они с готовностью прощали друг друга и просили прощения, даже когда вовсе не оказывались виноватыми. Да, они были разными, но они были и одинаковыми. И эта вечная, давняя, неутоленная, почти безнадежная жажда – быть не одним (не одной), забиться под чье-то крылышко, прижаться к родному человеку – не отпускать, не выпускать, находиться всегда вместе, а если не вместе, то – смерть…