А я лежала на узкой, жесткой кушетке, и думала. Скорее пыталась анализировать происшедшее сегодня. Постаралась оставить в стороне вообще саму ситуацию, ужас происшедшего. Я анализировала свои действия. Что я могла сделать тогда? Могла избежать того рокового выстрела? Могла. Был еще вариант выжечь ему мозг. И чем тогда оставшаяся жизнь преступника лучше смерти? Ничем. Даже еще хуже бы сложилось для Веры, той несчастной девочки, неизвестно, что там еще надумала ненормальная мать, ведь уход за такими больными достаточно дорог. А внушить наркоману убрать оружие или устроить ему парализацию рук можно было, но у меня на это могло не хватить времени. Такие люди крайне подозрительны и, даже если ему просто что-то показалось, он успел бы выстрелить. Так и так у меня просто не было другого выхода, как не мешать ему убить себя. Особого убытка обществу его смерть не принесла, этого Вадика уже нельзя было вернуть в нормальный социум. Так что никакой вины я не должна чувствовать. Отчего же так погано на душе?

Меня затрясло. Адреналиновый откат пошел. Я внезапно осознала, что рисковала не только своей жизнью, но и жизнью своей не рожденной дочери, судьбой своего мужа Дариана, судьбой своих старших детей. А как же Ниночка? Останется одна, без Коли, без меня? Нет, больше я ни во что подобное не влезаю, не нравится – пусть увольняют, проживу эти семь месяцев, уж с голоду не помру. Кажется, я задремала. Не слышала, как приняла вызов моя бригада, как Ильяс решил не будить меня, буркнув Диме врачу-практиканту: «Сами справимся».

Проснулась я почти под утро, на удивление спокойная и отдохнувшая. Выполнили еще два вызова, одна из наших бабок–хроников решила, что пять часов утра – хороший повод измерить давление, и вызов к двухлетнему ребенку на лающий кашель. Ну, ларингиты всегда под утро начинаются. Родители попались адекватные, не спорили, надо в стационар – собрались и поехали. Утром, сдав смену и почувствовав зверский голод, вспомнила, что вчера так и не пообедала. Конечно, рано еще, все кафе закрыты и у Рахмона тоже. Но вон стоит у них развозной фургончик, значит, кто-то в кафе есть, загляну на удачу, может хоть чем-то накормят.

В кафе был сам Рахмон и один из поваров. Увидев мою просительную моську, хозяин быстро догадался о цели моего визита. Засуетился, усадил меня за свой служебный столик, что-то сказал на узбекском повару - и вот мне уже несут миску с горячей, прямо огненной шурпой и свежие ароматные лепешки горкой на блюде. Пока я не поела, Рахмон молчал, и только дождавшись пиал с зеленым чаем и тарелки с восточными сладостями, заговорил:

- Я не успел тебе вчера сказать Аня, Гуля с Каримом ходили к своему врачу. Все анализы у внука абсолютно нормальные. Понимаешь, Карим здоров!

Я не видела, чтобы Рахмон плакал, когда сказал о болезни малыша, а тут плакал! От счастья, от облегчения, от того что наконец, горе отпустило свою когтистую лапу от сердец семьи.

- Аня, мы всей семьей тебе должны! Мы сделаем для тебя все, только скажи!

Вначале я хотела отказаться, что ничего не надо, но потом вспомнила Ниночкины нотации и сказала:

- Может, поможешь купить за приемлемые деньги ГАЗ-66, «шишигу» с будкой? Не надо новую, лишь бы на ходу была? Буду очень признательна!

Рахмон подумал немного и сказал:

- Для тебя я это сделаю, найду родню, земляков, но такую машину я тебе добуду. Как только появится что-то конкретное, сразу скажу.

Еще немного посидев, достала деньги, чтобы рассчитаться, но хозяин замахал руками:

-Ты что, не надо! Ты мне теперь родня, а со своих разве деньги берут!?