Создание библиотеки оказалось гораздо более трудной задачей, чем я ожидал. Казалось бы, проще простого сесть и написать список, имея в виду, что нам нужны Шекспир, Пруст, Платон, Аристотель, Вергилий, Гиббон, Локк, Еврипид, Аристофан, Толстой, Паскаль, Чосер, Монтень, Хемингуэй, Вульф, Стейнбек, Фолкнер и прочие писатели, которые вошли бы в любой перечень; что нам требуются учебники по математике, физике, химии, астрономии, биологии, философии, психологии и по многим другим отраслям науки и искусства, за исключением, может быть, медицины, которая, похоже, больше нам не нужна (хотя знать это наверняка невозможно). Но как быть уверенным, что ты не пропустил чего-то такого, о чем в будущем не то чтобы пожалеют – кто об этом будет знать? – но чего просто не окажется под рукой, когда в том возникнет нужда? И с другой стороны, не выяснится ли со временем, что отобранные нами книги не стоят даже места, которое занимают?

У нас еще есть возможность обрести то, что мы проглядели. Однако с течением лет сделать это будет все сложнее. Мы уже встретились с большими трудностями. Грузовики требовали постоянного ремонта, и большинство дорог сильно пострадали от дождей и холодов. Машины, разумеется, давно не на ходу. Дороги, я полагаю, разрушились еще больше, хотя, может быть, по ним еще можно проехать в повозке. Настанет пора, когда в поисках книг людям придется отправляться пешком или на лошадях по бездорожью.

Но к тому времени книги, вероятно, не сохранятся. Даже в самых лучших условиях покинутых городов до них доберутся сырость, грызуны и черви или само время нанесет им тяжелый удар.

В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные в список книги. С предметами искусства нам было гораздо сложнее, главным образом потому, что они занимают больше места, чем книги. Приходилось отбирать их мучительно и с величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру, могли мы себе позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины Курбе или Ренуара? Из-за недостатка места, при перевозке и при хранении, мы были вынуждены отдавать предпочтение полотнам меньшего размера. Тот же критерий мы применяли и ко всем другим видам искусства.

Порой плакать хочется, когда думаешь о тех великих достижениях человечества, которые нам пришлось утратить навсегда…

Когда белые люди ушли, Гораций Красное Облако еще долго сидел у костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду. Утро давно прошло, но лагерь еще лежал в тени: солнце не успело подняться над вздымающимися над лагерем утесами. Вокруг было тихо, тише обычного; все поняли: что-то произошло, однако не беспокоили Красное Облако. Его не станут спрашивать, подождут, пока он сам все расскажет.

Женщины, как всегда, занимались своими делами, но старались поменьше бренчать котелками и не перекликались друг с дружкой. Они собирались в кучки, перешептывались, едва сдерживая возбуждение. Остальных в лагере не было – видимо, работали на полях или охотились и ловили рыбу. Тихо… Даже собаки примолкли.

Костер прогорел, остались зола да несколько головешек по краям, и тоненькие струйки дыма поднимались от них и из середины кострища, где прятался последний остывающий жар.

Красное Облако медленно вытянул руки и держал их над костром, потирая одну о другую, словно их умывая дымом. Он даже улыбнулся, заметив, что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал он, но рук не убрал. Так поступали его далекие предки, совершая обряд очищения, – одно из многих бессмысленных движений, предшествовавших колдовству. Что он и все остальные утратили, отказавшись от колдовства? Разумеется, веру, а вера, возможно, имеет некоторую ценность. Но рядом с ней неизменно присутствует и обман, а хочет ли человек оплачивать ценность веры монетой обмана? Мы потеряли так мало, сказал он себе, а приобрели гораздо больше: осознание самих себя как части природной среды. Мы научились жить вместе с деревьями и ручьями, землей и небом, ветром, дождем и солнцем, со зверями и птицами, словно все они наши братья. Прибегая к их помощи, когда появляется в том нужда, но не злоупотребляя ею. Обращаясь с ними иначе, чем белый человек, не властвуя над ними, не пренебрегая, не испытывая к ним презрения.