И по всему выходило, что до того благословенного дня, когда этому типу вернут его тело, я могу и не дожить.

— Не бледней так, — велел он, заметив, как мне поплохело от имеющихся перспектив. — Я не буду тебя обижать.

— Правда?

— Буду оберегать, — заверил меня привиденчик. Но сказано это было таким тоном, что я тут же попросила:

— Не нужно, пожалуйста, меня оберегать. Я сама как-нибудь.

— Ну уж нет. Эйнар обещал оставить меня в библиотеке одного, если и ты куда-нибудь сбежишь. — Он передернул плечами и через силу предупредил: — Так что, если тебя кто-нибудь обижать будет или приставать, сразу мне говори. Я разберусь…

И сразу, без перехода, деловито спросил:

— Тебя как зовут?

— Рэйна… Шад, — ответила я, отказываясь осознавать, как же сильно влипла.

Про заключенную душу ректор же ни слова не говорил. Ни словечка!

— Ануш, — представился привиденчик.

Просто Ануш…

— Простите. — Пятясь спиной, я выбралась из библиотеки и уже на бегу крикнула: — Скоро вернусь!

Мне срочно нужно было к ректору, чтобы рассказать ему, какая же он сволочь!

Разве можно принимать на работу человека, скрыв от него такую важную информацию, как привязанная к библиотеке заключенная душа?! Душа, срок наказания которой насчитывал семнадцать лет.

Да с ума же сойти можно!

Я еще совсем не знала академию, потому кабинет ректора нашла не сразу, но когда нашла…

Ворвалась в приемную, вспугнув особенно упрямых леди. Даже объявление о закрытии вакансии не могло их остановить, они желали попытать свое счастье — просто попасться ректору на глаза, а там уж любовь с первого взгляда все сама за них сделает.

Дама Тоерти привстала при моем появлении.

— Дорогая…

— Ректор у себя? — рявкнула я, самым вопиющим образом перебив секретаршу.

Та потерянно кивнула, смущенная клокотавшей в моем голосе злостью, но, когда я ринулась к двери кабинета, попыталась меня перехватить.

Безрезультатно, правда.

Леди, в количестве шести штук, с восторгом следили за моими действиями.

Седьмая леди сидела в кресле перед Гэдехаром и до моего вторжения что-то мелодично лепетала.

Но я ворвалась, и все затихло.

В звенящей, предвкушающей тишине мой дрожащий от гнева голос прозвучал оглушающе.

— Как вы могли! — воскликнула я, не совсем понимая, какими словами пытаюсь донести до ректора всю преступность его действий. Потому что замалчивать столь важную информацию просто противозаконно! — Вы воспользовались моей наивностью! И доверчивостью! И самым подлым образом…

Поняла я, что говорю что-то не то, уже в процессе, по шокированному выражению лица Гэдехара. Оборвала себя на полуслове и услышала благоговейное:

— Он ее обесчестил, — прошептала с придыханием одна из шести дев.

— И бросил! — вторила ей другая.

— С ребенком на руках! — окончательно добила меня третья.

Моей репутации пришел конец, это я поняла сразу.

Но не это было страшно, имени моего леди не знали, а в абстрактной «несчастной и обманутой деве» из будущих сплетен себя я точно не узнаю, с талантом-то местных красавиц к домысливанию…

Многим хуже было то, что репутации ректора тоже пришел конец. И он это понимал не хуже меня.

На Гэдехара в этот момент было страшно смотреть.

— Ой… — От осознания свалившихся на меня неприятностей мой голос сел. — Я, наверное, попозже зайду.

В тишине, очень осторожно, я закрыла дверь, попросила прощения у посеревшей от услышанного секретарши и, стараясь не смотреть в сторону девушек, сбежала.

В библиотеку, к привиденчику, который обещал меня оберегать.

Потому что лучше одиннадцатилетняя заключенная душа, чем озверевший от злости ректор.