У меня впереди мало времени. Мой торопливый рассказ обо всем, что с нами происходило, временами может становиться не совсем понятным, сумбурным, но стремиться я буду к одному. К тому, чтобы показать вам, как обстоятельства, с которыми мы стремились совладать, подтолкнули нас к необходимости окинуть хотя бы беглым взором путь, пройденный человеком с начала его истории.

Эта экспедиция кажется нам покорением огромной высоты, с которой открываются взору все времена, а по существу, это всего лишь подъем на одну из ступеней неизмеримой возвышенности, пик которой сокрыт в будущем. Пройдут сотни и тысячи лет, на фоне которых наша история сконденсируется до размеров крошечного, хотя и непременного этапа, и все эти события, сегодня нашей кровью оплачиваемые, станут мертвой буквой в забытых летописях. Мы станем безымянными, как далекие звездные россыпи, среди которых только огромные скопления обретают названия. По сравнению с человеческой жизнью звезды – огромные, сильные, вечные. Ведь это звезды породили человека, и звезды его убивают. Но вот человек взлетел к звездам, познал пространство и время, познал и самые звезды, истоки своей жизни. Противостоять человеку не может ничто. Чем большие преграды возникают на его пути, тем сильнее он становится. В человеке есть все: величие и слабость, любовь и жестокость, ограниченность и дерзание. Ведь даже звезды стареют и гаснут, а мы остаемся. Потому что когда-нибудь, спустя века, наша фантастически развившаяся цивилизация после эпохи бурного, стремительного прогресса столкнется с новыми трудностями, неизвестными, грозными для основ бытия, и тогда люди еще раз оглянутся назад и вновь нас откроют – так же, как мы открывали для себя эпоху великого прошлого.

Я появился на свет в Гренландии, неподалеку от Полярного круга, в той части острова, где тропический климат сменяется умеренным, а пальмовые рощи уступают место высокоствольным лиственным лесам. Наш дом был старым, чересчур остекленным строением, какие часто встречаются в тех местах. Окружавший его сад сквозь открытые почти круглый год двери и окна проникал в комнаты нижнего этажа. Непосредственное соседство цветов, все ближе подступавших к дому, временами причиняло нам разного рода неудобства, и отец даже пытался бороться против, как это называл, заполонения жилища цветами, но бабушка, при поддержке мамы и сестер, одержала верх, и отцу в конце концов пришлось поселиться этажом выше.

У этого дома была долгая и весьма достойная история. Возведенный в конце XXVIII века, он тогда стоял на автостраде, ведущей в Меорию; но, когда во всей этой округе воздушные сообщения окончательно вытеснили наземный транспорт, на дорогу стал наступать лес, и место, где она когда-то проходила, можно было отличить лишь по тому, что тут росли более молодые деревья.

Каким дом был внутри, я почти не помню. Закрыв глаза, я вижу его лишь издали, просвечивающим сквозь листву деревьев. Это, впрочем, легко понять, потому что я постоянно находился в саду, будто жил в нем. Там был искусно выращенный лабиринт из кустарников, у входа в который стояли на часах два стройных тополя; далее начиналось хаотическое переплетение неизменно тенистых тропинок, по которым надо было очень долго идти – вернее, бежать (кто же ходит степенно в четыре года!), – чтобы попасть в высокую беседку, обвитую плющом. Сквозь просветы между листьями был виден лесистый горизонт до того самого места на западе, откуда каждые несколько минут взмывали в небо огненные линии: от нашего дома до ракетного терминала в Меории было меньше восьмидесяти километров. Пожалуй, еще и сегодня я с закрытыми глазами мог бы отыскать каждый сучок, каждую ветку в этой беседке. Здесь я взмывал выше туч, плавал по океанам, бывал капитаном дальнего плавания, водителем ракеты, астрогатором и путешественником, открывавшим новые планеты и живущих на них людей или терпевшим крушение в межпланетном пространстве, а временами – всем сразу.