Доводилось ли вам когда-либо слышать, как дышит волк, увлеченный охотой и раззадоренный близостью жертвы? Сначала я услышал именно это – частое и хриплое дыхание вперемешку с нетерпеливым скулежом зверя. Затем послышались и его скорые, семенящие шаги по скрипучему снегу. У самого входа в мое убежище волк остановился и стал принюхиваться. На мгновение повисла грозная тишина. Но тут зверь почуял, что совсем близко, буквально перед его носом умирает от страха легкая добыча. Рыча и поскуливая от нетерпения, волк принялся яростно откапывать вход в берлогу. За эти сутки я третий раз кряду попрощался с жизнью.

Я готов был поклясться, что, когда мы остановились на ночлег, на небе не было ни единого признака надвигающейся непогоды. Однако стоило только разъяренному зверю ввалиться в берлогу, как сквозь тонкий свод льда я увидел всполох молнии. Следом за вспышкой раздался оглушительный раскат грома. У меня заложило уши. Через секунду вязкая глухота сменилась веселым звоном. Казалось, молния ударила прямо в ель, под которой мы ночевали, но будь оно так, замертво в берлогу свалился бы я, а не хищник. Огромная вонючая туша зверя рухнула прямо передо мной, придавив мои ноги. Остро запахло кровью. Я ощупал себя, но обнаружил, что остался невредим. Не в силах от испуга мыслить рационально, я не сразу сообразил, что зимой гроз не бывает, во всяком случае, я видел их лишь в теплые луны. Хотя, признаться, на тот момент эта информация не была для меня принципиальной. Молния поразила волка, который пытался сожрать меня. К чему было протестовать против такого решения природы? Я только за.

Спустя минуту звон в ушах унялся, и в абсолютной тишине я смог различить скрип снега. Кто-то приближался. Я узнал шаги егеря. Герман вновь предстал передо мной в своей второй светящейся голове – должно быть, надевал он ее лишь в исключительных случаях. В его руках виднелась коряга, которую он с вечера кормил рубалями. Она почему-то дымилась. Егерь наклонился и, схватив бездыханного волка за задние лапы, вытащил его из нашего убежища. Я высунул голову наружу. Ночь была на излете. Далеко на востоке начинало сереть. Звезды тускнели, еле держась на небосводе, луна же вовсе пропала.

Егерь отволок тушу волка к тракту, снял с пояса нож и одним резким движением распорол зверю брюхо. Затем он выгреб волчьи внутренности прямо на снег. Еще горячее нутро волка парило на морозе, вокруг разнесся сладковатый запах. Возможно, от него, а возможно, и от всей картины в целом меня начало немного мутить. Заметив меня, егерь выкрикнул:

– Я стаю еще днем приметил, пока шли. Этот был самым слабым. У волков так заведено, последыш, – говорил егерь, методично отделяя голову зверя от туловища, – посылают к добыче самого слабого из стаи.

Он наконец рассек позвонки и поднялся во весь рост с головой волка в руках, заглядывая мертвому животному в пасть:

– Вроде как на разведку посылают.

С этими словами он зашвырнул отсеченную голову в ту сторону, откуда мы пришли, внутренности же разбросал вокруг освежеванной туши.

– Из хороших новостей, последыш, – кряхтел егерь, раскладывая кровавые ошметки по периметру. – Стая, что охотится за нами, теперь поостережется нападать. Волки чуют силу. А такое, – егерь окинул взглядом кровавую картину, обезобразившую снежную целину, – мог сделать только сильный зверь. Они не отстанут, но и напасть не посмеют. Хотя… – Герман еще раз наклонился к желудку волка и пощупал его, – зима затянулась, дичи в лесу нет. Они голодны.