Тем более, что особенно неуютно товарищу Берии, под которого уже два года постоянно и неотвратимо копают, расследуя менгрельское дело и требуя предоставить самого главного менгрела.

Поэтому все нетерпеливо ждут конца, изображая друг перед другом участие и желание помочь.

Так же как самому Берии не стоит пока знать, как он проиграет межпартийную борьбу своим бывшим товарищам, слишком рано решив, что вся власть уже у него в руках. И наверняка истинно презирая своих будущих победителей, как личностей и просто людей.

Начнешь что-то узнавать у меня наедине, а потом не сможешь доказать, когда спросят, что не узнал что-то явно лишнее для своей жизни и здоровья. Обоснуй потом товарищу Сталину, что ты не слишком любопытный дурак. Замучаешься доказывать, а он человек быстрых и беспощадных решений.

Не знаю точно, могу только догадываться о такой передышке, почему никто не лезет о мне с вопросами о будущем.

Очень это опасное знание. Если Вождь отнесется к моим словам с понятным интересом и без особого недоверия.

Именно поэтому я и гуляю в относительном одиночестве, даже санаторную столовую посещаю в одиночестве, если не считать двоих соглядатаев за соседним столом. Ну, еще много загораю под лучами весеннего солнца, пока сопровождающие меня товарищи занимают места в тенечке, внимательно за мной наблюдая.

Можно поднабраться солнечных лучей в свободное от казенных хлопот время.

Библиотеку местную посещаю от нечего делать, выбор книг из классики здесь неплохой, поэтому или читаю в своей комнате, или обедаю, или загораю на прогулках.

Сейчас у меня, можно сказать, что испытательный срок, ко мне плотно присматриваются и даже про выбранные книги докладывают кому следует. Наверняка еще потом и проверяют, когда я их возвращаю в библиотеку симпатичной грузинке. Не оставил ли я там каких зашифрованных надписей? Для своих вполне возможных пособников?

Пособником может стать каждый в эти трудные времена, когда согласно заключения Вождя народов – классовая борьба только усиливается день ото дня. Для многих – это приговор.

Даже простая горничная или подсобный рабочий, спросивший у меня случайно папиросу – могут оказаться пособниками. Сами быстро в этом признаются.

Шпиономания сейчас очень даже развита, захлестывает с головой все карательные и партийные органы.

Я же сказал Берии, что могу видеть невидимое, то есть обучен этому делу.

Вещи из мешка мне все отдали, кроме листов бумаги и камней лечебных.

С камнями понятно, это вещи совсем не обозначающие свой статус, для чего они собственно мне нужны. Могут быть замаскированными передатчиками или оружием из будущего, да и вообще всем чем угодно.

Я пока их назначение не открываю, впрочем меня и не спрашивают. Наверно в каком-нибудь техническом вузе пытаются что-то с ними понять. Еще ушатают мне артефакты, поэтому я попросил с ними ничего серьезного не творить:

– В соляную кислоту не бросать, сверхвысоким или сверхнизким температурам не подвергать. Не пытаться разрезать или еще чего, излучением не светить. Вещи это очень нужные для меня и всех высокопоставленных товарищей. Если их испортят, тогда виновные вместе с семьями и всей родней поедут в самые далекие северные лагеря без права переписки и возвращения.

– Да, и бумажные листы эти тоже не стоит подвергать лабораторным опытам, они необходимы для дела. Пропадет на них информация, виновные присоединятся навсегда к лагерной пыли. Это я вам обещаю, – так я и передал первым делом через своих охранников мои предупреждения наверх.

Лучше так сразу заявить, чтобы понимали ценность предметов непонятного назначения, чем потом узнать, что необходимые мне в новой жизни предметы непоправимо испорчены.