– Согласна, – отозвался другой женский голос, – они же настоящие дикари…

Дамы посмотрели на нас с таким видом, словно от нас дурно пахло. Вполне возможно, именно так они и думали. Презрение в этих мелодичных, интеллектуальных голосах вызвало во мне жгучую ненависть. Терпеть не могу, когда меня считают такой же, как мои одноклассницы! Лианна их тоже услышала и за словом в карман не полезла.

– Да пошли вы все! – агрессивно заявила она. – Или вы тоже хреновы лесбиянки?!

Дамы оторопело посмотрели на нее, но продолжать дискуссию не стали и чинно удалились в другой зал. Я с тоской глядела им вслед, а потом повернулась к одноклассницам:

– Они могут нажаловаться, и нас выгонят отсюда.

– Ну и чё? Тут все равно делать не хрен! Ты чё, Рэшерс, охренела?

Драться к тому времени я уже научилась. В те редкие дни, когда моя мать вспоминала, что у нее есть дочь, она пыталась лечить мои синяки и фингалы, но по возможности я старалась делать так, чтобы она ничего не замечала. Даже в редкие моменты нежности у меня складывалось ощущение, что она считает меня подменышем. В принципе, я могла врезать Лианне прямо там, однако, возможно, потому, что мы стояли около той самой картины, или потому, что те дамы еще не успели далеко отойти, мне не захотелось начинать драку, и я решила закрыть эту тему. Постаравшись принять как можно более презрительный вид, словно накинув на плечи меховое манто, я пыталась показать им, что они настолько ниже меня, что вообще не стоят моего внимания. После окончания школы мне и вовсе удалось убедить себя в том, что я выше всего этого. Два года я работала на заправке, подметала в парикмахерской, упаковывала заказы в китайской кухне, нещадно режа пальцы о фольгу и заливая кровью свинину в кисло-сладком соусе – излюбленное похмельное блюдо тех, кто перебрал в пятницу вечером. Мне удалось заработать денег на то, чтобы провести целый год в Париже и пройти месячный базовый курс по искусствоведению в Риме.

Мне казалось, что, когда я поступлю в университет, жизнь моя тут же изменится. Никогда раньше я не бывала в подобных местах и не общалась с такими людьми. Эти небожители и здания были словно созданы друг для друга: на протяжении нескольких поколений существа с кожей медового цвета и оштукатуренные стены того же цвета объединялись благодаря кредиту на обучение, причем слияние это было совершенным с архитектурной точки зрения, продуманным до малейших, отшлифованных дыханием времени деталей. В колледже у меня были любовники, а вот подруг так и не появилось, что неудивительно, принимая во внимание мою внешность и особенно мои интересы. Я убеждала себя в том, что подруги мне не нужны, к тому же я много времени проводила в библиотеке, вечерами подрабатывала, поэтому успевала только читать книги, и не более того.

Обязательным списком литературы я ни в коем случае не ограничивалась: помимо Гомбриха и Бурдье, я запоем читала романы, жадно впитывая все подробности, касавшиеся загадочной жизни касты, в которую я так жаждала войти. Я училась правильно говорить, использовать соответствующие слова, знание которых отличает посвященных от простолюдинов. Я без устали изучала языки, ведь лишь французский и итальянский – истинные языки искусства. Читала «Монд» и «Форин афферс», «Кантри лайф» и «Вог», «Опера мэгэзин» и «Татлер», журналы о верховой езде, «Архитектурный дайджест» и «Файненшиал таймс». Научилась разбираться в винах, редких книжных переплетах и антикварном серебре, ходила на все бесплатные литературные вечера, сначала из чувства долга, а потом – с удовольствием, научилась правильно пользоваться десертной вилкой и копировать акцент истинных подданных империи, над которой никогда не заходит солнце. К тому моменту я уже поняла, что нет смысла притворяться тем, кем ты не являешься, но думала, что если смогу удачно мимикрировать, то никому и в голову не придет задавать мне лишние вопросы.