Монашки постоянно твердили нам, что приличная девушка не должна стремиться к большим деньгам, но ведь без них никуда, а у меня денег вообще не было. Если я собираюсь отправиться в Париж, деньги нужны позарез, и чем больше, тем лучше.

– Ох, вряд ли у меня будут силы делать что-то еще, – стонала Адриенна.

Да, нелегко ей далась обретенная свобода и независимость: она сильно похудела. Часто жаловалась, что, может быть, все-таки стоит смириться и переехать к Луизе. Я вынуждена была напомнить ей, что если в Мулене надежда встретить красавца-рыцаря маловероятна, то в Варенн-сюр-Алье ей вообще придется рассчитывать только на какого-нибудь козопаса с гнилыми зубами.

– А что, если толкнуться в «Ротонду», попытаться прослушаться, что скажешь? – предложила я.

Мы с ней уже несколько раз побывали в этом кафешантане, построенном в виде пагоды недалеко от площади, в сопровождении молодых офицеров, которым вздумалось поухаживать за нами, когда они сдавали свои изорванные шинели или штаны для починки. Заведение это вряд ли можно было назвать модным или высокого класса, его посещала разношерстная публика ради сомнительного удовольствия хриплыми голосами подтягивать певцам, развлекающим публику, чтобы посетители покупали больше выпивки. Впрочем, в нашем случае пели только мужчины, мы же просто сидели рядом, крепко надвинув на брови шляпки, наглухо, до самой шеи, застегнув блузки, скромные и недоступные. Конечно, богатых родственников у нас не было, но и нельзя было спутать нас с наглыми профессионалками, которые охотились там за клиентами, даром что платили им куда больше, чем нам, и работали они, когда хотели, по свободному графику.

– Ты что, хочешь подавать там напитки? – с ужасом в голосе спросила Адриенна.

– Да нет же, глупенькая. Прослушаться, чтобы петь. Мы же пели в хоре Святого Августина и репертуар «Ротонды» знаем почти наизусть.

Я встала, стукнулась головой о свес крыши (по этой чердачной комнате нам приходилось передвигаться согнувшись в три погибели), скривилась от боли и приняла позу. Одну руку уперла в довольно костлявое бедро, другую положила на грудь, правда не там, где она вздымалась, прочистила горло и, раскрыв рот, запела: «Qui qu’a vu Coco dan l’Trocadero?»

– Я потеряла своего бедного Коко, – пела я, – в окрестностях Трокадеро. Он сейчас далеко, если еще живой. Еще больше мне жаль любимого, он изменил мне, а вот мой Коко всегда был мне верен. Вы, случайно, не видели моего Коко? Бедный Коко, где-то рядом с Трокадеро?

Тут я сделала знак Адриенне, и она подхватила припев:

– Ко возле Тро… Ко возле Тро… Коко возле Трокадеро. Кто видел Коко? Мой бедный Коко! Кто видел бедняжку Коко?

Закончив петь, я изящно сделала ручкой вверх:

– Ну как? Неплохо?

– Ужасно, – ответила она. – Нас забросают гнилыми помидорами.

Мы от души расхохотались, и напряжение, которое порой возникало между нами, сразу пропало.

– Неужели так ужасно, неужели не заплатят ни гроша? – наконец проговорила я, задыхаясь от смеха.

Я ждала, глядя, как сменяют друг друга противоречивые чувства на ее выразительном лице, – в этом мы с ней тоже были совсем разные. В отличие от меня, Адриенна не умела скрывать своих чувств.

– Да нет, шучу. Заплатят, куда денутся. Я слышала и похуже. Думаю, и здешняя публика тоже.

– Ну, тогда решено. Завтра после работы пойдем и попробуем. Несколько вечеров в неделю, пока не накопим на шляпки.

– А если узнает Луиза… или монашки? Они же будут в ярости, – предостерегающе сказала Адриенна. – Порядочной девушке в «Ротонде» делать нечего. Ну разве с кем-нибудь аперитива глотнуть. Но только не работать.