– А разве у всего на свете есть причины? Разве не бывает так, что люди просто хотят и делают? Только не надо мне сейчас петь про ответственность, что я должен был понимать, что ты можешь влюбиться. Я же не говорю, что я холодная глыба без чувств. Кстати, будь я именно таким – я бы поимел тебя еще в первый день. – В. взял пример с Кати, подошел к бару и налил себе бокал рома со льдом.

– Тогда я уже ничего не понимаю. – Кати вышла на задний двор и присела на ступеньки крыльца. – Но ты же меня ревнуешь.

– Ревную, и это неправильно. Но я же – мужчина. – В. последовал за ней и присел рядом. Он обнял Кати и еще несколько раз поцеловал в висок.

– Вот! Ты опять это делаешь! – Кати встрепенулась. И как будто взвизгнула, выпустив эмоции на волю.

– Да что именно я делаю?

– Ты допускаешь нежность. Притягиваешь к себе. А потом разворачиваешься и уходишь! Вот так каждый раз.

– Но я не разворачиваюсь и не ухожу. Я сижу тут рядом.

– Посмотрим, на сколько тебя хватит. – Кати готова была расплакаться, но глотала слезы с обидой залпом. А в мыслях крутилось только одно: «Он меня не любит. Когда мужчина любит женщину – он сделает все, чтобы быть с ней рядом. Но он же рядом… Как просто человек… Но не как мужчина…»

– Ну зачем ты решила сейчас все это поднимать со дна и выяснять? Ты выдернула нас из спокойного добродушного мира без сложностей и упреков. Мы наслаждались тем, что было, и не требовали ничего взамен. – В. хотелось вернуть события во вчерашнее русло – до этого разговора, когда все казалось ясным, четким, как ровная геометрическая фигура на экзаменационном чертеже. Да… Ясным… Но ясным лишь для него.

– А не ты ли меня учил, что, когда оторвал мухе одно крыло, гуманнее ее добить. Помнишь, мы с тобой возвращались в Москву – и уже здесь, на Вишняковском шоссе, машина перед нами сбила пса, такого черного и мохнатого… с висящими ушками… – В кризисных ситуациях в голове Кати всплывали все незалеченные раны от впечатлений юности. Вся жестокость жизни наполняла ее до верха и яростным порывом вырывалась на окружающих.

– Ты даже запомнила, какие у него были уши… Зачем? – В. терпеть не мог жалостливых разговоров о несправедливости мира.

– Так вот, помнишь, когда его сбили и я кричала: «Давай остановимся и отвезем в больницу», он же еще визжал тогда… Что ты сказал? Ты сказал, что гуманнее его добить и что он все равно умрет по дороге у меня на руках.

– Ты же понимаешь, что я просто не хотел, чтобы потом ты две недели ревела и винила себя. – В. начинал раздражать тот факт, что Кати в силу возраста не понимала банальных жизненных истин.

– Но я и так винила, что мы не остановились. И вот сейчас я следую твоему совету. Я пытаюсь добить свои сбитые чувства, лежащие и визжащие на обочине. Расставить точки, стереть вопросы и дать возможность себе найти счастье. Если рядом с тобой его для меня нет.

– Но я тебя не держу.

– Нет, ты держишь! – Кати настаивала на своем и отказывалась прислушаться к В. – жажда противоречий и затухающая надежда на любовь давали о себе знать.

– Ты просто сама до этого момента не искала поводов уйти.

Кати встала с крыльца и направилась в дальнюю часть дома, где было темно и не проявлялись, как на негативе, слезы. Она заметила, насколько опрятно и чисто было прибрано в доме, как будто черти вылизывали. Часы били полночь. И больно били.

– Ты куда? – спросил В., с одной стороны, понимающий этот спонтанный молчаливый уход, он же сам его спровоцировал, с другой – не ожидавший, что это произойдет именно в эту минуту. Он не хотел ее отпускать, но еще больше не хотел давать поводов остаться.