– Благодарю вас, ваше величество, и за участие, и за милость, – сказал он, скользнув своими неразгаданными глазами по глазам Сигизмунда. – Участие я принимаю, как неоплатный долг моего сердца, а милость – как временный, обеспечивающий моею совестью и моею царскою гордостью заем. Проценты по нем я возвращу вашему величеству и Речи Посполитой с евангельской точностью.

Теперь голова его уже не наклонялась, и король должен был в свою очередь потупиться. Но он не сказал больше ни слова, потому что не был на то уполномочен страной, над которою царствовал.

Димитрий вышел медленно, как бы ощупывая почву, но которой ступал. Сопровождавшие его паны хранили молчание. Один Мнишек юлил и рассыпался мелким бесом.

– Поздравляю, ваше высочество, с признанием ваших прав королем Речи Посполитой, – лепетал он, немножко картавя. – Половина дела уж сделана: конь оседлан, нога в стремени – остается только сесть в седло.

– Ну… конь-то брыкливый, – заметил Вишневецкий.

Димитрий молчал. Его упрямая голова работала, взвешивала слова и оттенки слов короля: «Ни слова о прямой поддержке моих притязаний. Хочет, да не смеет. Колпак, надетый на чучело в порфире, за которое должны говорить тысячи голосов, а чучело своего голоса не нашло под колпаком. Расправляйся, значит, сам, а мы твоими руками московский жар загребем. О, я-то расправлюсь, только вам же жару за пазуху наложу», – шептал он, неслышно шевеля губами и медленно следуя через королевские апартаменты к ожидавшей его коляске.

Толпа у дворцовых ворот была еще больше. Тут же, у ворог, находились два всадника, вид которых и одеяние привлекали неудержимое любопытство всей массы народа, собравшейся на площади. Всадники имели на головах высокие, стоячие, из черных барашков шапки с красными верхушками в виде мешков, свешивавшихся набок. В руках у них было по длинному копью. И сами они и лошади их были обвешаны оружием. Тут же, около них, стоял монах и целая толпа каких-то пришельцев с бородами и в необычном для Кракова одеянии. Наконец, тут же хлопотал и пан Непомук, энергически размахивая руками.

Когда коляска с Димитрием и Мнишеком выехала из дворцовых ворот, изумлявшие своим видом краковян всадники наклонили и скрестили свои копья в знак того, что отдают честь сидящему в коляске. Коляска остановилась. Димитрий глянул на всадников, на монаха, на толпу бородатых людей, и по лицу его пробежала молния, голова поднялась – весь он словно вырос и словно от лица его брызнули искры.

Монах низко поклонился ему – они, видимо, узнали друг друга.

– Здравствуй, Григорий, – сказал Димитрий ласково.

– Государю-царевичу много лет здравствовати, – отвечал монах.

– А вы что за люди? – обратился Димитрий к всадникам.

– Мы атаманы славнаго войска Донского, государь-царевич, – отвечали всадники, продолжая держать свои пики крестообразно.

– Кто именно и за каким делом пришли ко мне?

– Я атаман Корела, государь-царевич, – отвечал один из них.

Это была низенькая, с пепельными волосами и голубыми глазами невзрачная фигурка. Все лицо его было в рубцах, шрамы перекрещивались и по щекам, и по лбу. Но тем страшнее выглядывало это странное лицо из-под меховой высокой шапки и невольно наводило страх на толпу. Даже пан Непомук – «отличный рубака», по словам якобы самого нунция, и шляхтич в женских котах, бравший якобы Вену со Стефаном Баторием, – и те пятились от маленького чудовища, ловко сидевшего на борзом коне…

– Я атаман Нежак, – отвечал другой, высокий, статный, хотя и калмыковатый, товарищ его.

– За каким делом вы пришли с Дону? – повторил Димитрий.