Очевидцы вспоминали непоколебимое спокойствие Николая I («нисколько не казался встревоженным»), его стремление прекратить паническую суету. Генерал-адъютант граф А. Ф. Орлов вспоминал: «Около 11 часов ночи опасность стала принимать самые ужасавшие размеры. Тогда я счел обязанностью доложить Государю, не нужно ли вынести бумаги из его кабинета, к которому огонь приближался со всех сторон. „У меня нет там никаких бумаг, – отвечал он с дивным хладнокровием: – Я оканчиваю свою работу изо дня в день, и все мои решения повеления тогда же передаю министрам. Из кабинета остается взять всего только три портфеля, в которых собраны дорогие моему сердцу воспоминания“»[215].

В час ночи 18 декабря предпринимается последняя попытка отстоять половину императрицы в северо-западном ризалите. Генерал-адъютант П. А. Клейнмихель, стоявший тогда во главе лейб-гвардии Егерского полка, приказал закладывать кирпичом все дверные проемы Концертного зала. Кирпичами закладывали дверные проемы еще в трех местах дворца. Граф В. Ф. Адлерберг, по приказу Николая Павловича, взяв батальон лейб-гвардии Семеновского полка, попытался взломать крышу, для того чтобы возвести кирпичный брандмауэр. Но уже горел Аванзал, и огонь начал распространяться на Белый (Николаевский) зал. Время уже упустили, загорелся потолок этого зала, да и на чердак можно было подняться только по одной узкой деревянной лестнице. В. Ф. Адлерберг прошел по обледеневшей крыше до угла ризалита и увидел, что «телеграф[216] уже объят пламенем». В это время генерала нашел вестовой, сообщивший, что император отменил свое приказание и распорядился вывести батальон из горящего дворца.

Судя по воспоминаниям, император был буквально везде. Его видели в церкви, когда снимали с иконостаса иконы. Он был на Дворцовой площади и Разводной площадке, куда сносили вещи из дворца. В Арапской комнате корнет Э. И. Мирбах слышал рассказ самого императора, как он, пройдя в спальню императрицы, увидел ящик из-под бриллиантов, раскрытым и пустым: «По выражению его лица видно было, сколько это обстоятельство его огорчило, но он не высказал ни одним словом неудовольствия»[217]. Как выяснилось позже, камер-фрау императрицы Рорбек вынесла все бриллианты, оставив тяжелый ящик.

Все воинские знамена, хранившиеся в резиденции, вывезли в Аничков дворец. Когда их выносили из помещения гауптвахты, на ее крыльце, обращенном в Большой двор, стоял император, наблюдая, как рушатся своды Белого (Гербового) зала. Как это ни удивительно, именно тогда император для себя впервые определил сроки восстановления дворца: «Все части дворца, обращенные во двор, пылали. „Больно, – сказал Государь, – видеть разрушение отцовского дома; но, с помощь Божиею, мы в год снова его поднимем“»[218].

Примечательно, что резкий и порывистый ветер в эту ночь дул со стороны Финского залива, но огонь распространялся навстречу ветру. Отметим, что в западном крыле Зимнего дворца, напротив гауптвахты, хранился архив Государственного совета, документы которого начинались с 1768 г. Спасли и эти бумаги. Когда к 4 часам утра запылали комнаты архива, все документы (из 69 больших шкафов) вынесли на Разводную площадку. Отдельные сотрудники архива провели эту ночь в подвале под раскаленными сводами.