Михаил Громов, Степан Микоян, Василий Сталин, Александр Щербаков – знакомые имена сталинских соколов среди конников. Михаил Михайлович, по просьбе деда-воздухоплавателя, рекомендовал меня в конноспортивную школу. В манеже ездили мы со Степаном Анастасовичем, благодаря его отзыву был опубликован «Железный посыл» (см. далее). От Щербакова ко мне перешел дончак Зверобой. Это – на подмосковном конном заводе в Горках X, где я нередко бывал. Зверобоя на конюшне называли – Зверь. Когда к нему подходишь, он, как романтический конь в балладе Жуковского, бил ногами передними, а если всё-таки заберешься на него, рвал зубами, норовя вытащить тебя из седла. Щербаков, летчик-испытатель, стал опасаться: ему совсем ничего оставалось долетать до пенсии, а если Зверь его покалечит, не долетает до заслуженного отдыха. Подыскали доброезжего коня, чтобы испытатель, без опаски, по выходным занимался верховой ездой, мне же на том коне поручили делать проминку в рабочие дни. Еду через знакомый мне лес. Вдруг конь упирается, замирает и бьет его дрожь такой силы, что и меня трясет. Прямо перед нами пересекал тропу в свою очередь испуганный лось с короной рогов. Конь перенервничал – вскоре пал от инфаркта. Щербакову не дали знать, опасались, как бы перед почетной выслугой его самого «Кондратий не хватил».

С Василием Иосифовичем [Сталиным] не встречался, но бывал под крышей ангара, переделанного по его желанию в манеж для верховой езды. В штабе учрежденной им конной команды Военно-Воздушных сил сидели с бутылками шампанского. Выпивали? С пустыми бутылками – отливали, а не то по телефону позвонит и если кого на месте нет – серчает. Был строг, собаку у конюшни пристрелил: «Ты на кого гавкаешь?».

На ипподроме я мог погибнуть, если бы интересовался денежной игрой, ради чего немало людей ходит на бега, делая ставки в «то-тошку». Однажды попал в малину, братки из ипподромной публики обсуждали закупку заездов. Один обеспокоился: «Что же это мы при нем? Начальству донесет!» – «Не играет» – успокоили человека. Играет-не играет, как пьет и не пьет, Каинова печать, сила неодолимая. Достаточно вспомнить карточные долги Пушкина, похоронить поэта было не на что, Достоевский, проигравшись в рулетку, женино белье закладывал. Бабель, бывая на бегах, будто бы не играл, так пишет его вдова. Но писательским вдовам верить нельзя, они, по службе переходя от одного писателя к другому, ангажированы. К тому же близкий друг Бабеля Василий Гроссман, которому, как считается, следует верить, полагал, что в судьбе создателя «Конармии» увлечение ипподромом – один из факторов его погубивших.

На доходы с азартной игры Московский ипподром содержал Московский цирк и Большой театр, но pari mutuel, механического тотализатора, у нас не имелось. Вместо механизма тотализатором служила небольшая комната, в которой теснились бухгалтерши и щелкали на счетах. Миротворец Ирвинг Радд, провозглашавший «Нужны бега, а не гонка вооружений», попросил показать ему наш тотализатор, он прибыл пригласить советского наездника для участия в Призе Организации Объединенных Наций. Повёл я гостя в комнату, занятую до отказа бухгалтершами, американец, судя по удивлению в его глазах, решил, что просьбы я не понял.

Как ни называй, для меня тотализатора не существовало. Когда «Тиграныч», в то время директор ипподрома М.Т. Калантар, давая мне допуск на конюшню, предупредил: «Не играть!», я удивился: зачем? Призовая конюшня являлась в моих глазах символом порядка. Это был осколок Regime Ancien, старого строя. Все стояло на своих местах. Решал класс. Порода! Уходил я из библиотеки на бега – над курсовой мне казалось невозможным работать так, как позволяли мне