Швейцарцы уже обнаружили все преимущества невмешательства: во время Тридцатилетней войны (1618–1648) – одной из самых опустошительных войн в истории Европы – торговля шла как никогда успешно, а уровень жизни в их стране никогда не был так высок. По словам Джонатана Стейнберга, именно тогда «швейцарцы начали связывать нейтралитет с прибылью, добродетелью и здравым смыслом»^>15. Банкиры кантонов, которые потом образовали современную Швейцарию, в XVIII веке проявляли высокую активность по всей Европе. Его императорское величество в Вене, короли Франции и Англии, мелкие германские князья и главы французских муниципалитетов – все были в долгу у швейцарских банкиров. «От Банка Англии до Ост-Индской компании не существовало практически ни одного инструмента коллективного капиталовложения, к которому не были бы причастны власти швейцарских кантонов», – писал швейцарский историк Жюль Ландсманн^>16.

Швейцарские прибыли многократно возросли во время Франко-прусской войны (1870–1871)^>17. Жийо пишет: «Именно так и задумала швейцарская буржуазия: “В этом – наше будущее; мы будем играть на противоречиях между европейскими державами; нейтралитет станет нашем щитом, а промышленность и финансы – нашим оружием”». Еще больше прибыли принесла Первая мировая война, и элита швейцарской буржуазии начала мечтать о своей стране как о великом мировом центре финансового капитала. Кроме того, большую роль сыграл еще один фактор: европейские страны, чтобы оплачивать свои военные расходы, начали повышать налоги. Например, подоходный налог во Франции ввели только в 1914 году, а к 1925-му его предельная ставка уже составляла 90 %^>18. По мере роста налогов богатые граждане стали искать возможность избежать налогообложения – и их выбор пал на старую добрую Швейцарию с ее нейтралитетом. Но даже Первая мировая так не обогатила швейцарскую буржуазию, как приход к власти Адольфа Гитлера.

В один прекрасный день в октябре 1966 года комитету сената США, расследовавшему деятельность швейцарских банков во время Холокоста, дала показания маленькая морщинистая женщина по имени Эстель Сапир. В последний раз она видела своего отца через колючую проволоку лагеря на юге Франции, вскоре его отправили на смерть в один из концентрационных лагерей в Польше. Но перед смертью отец успел подробно объяснить, где помещены его активы. После войны Эстель посетила несколько английских и французских банков, и их сотрудники без всякой суеты или недовольства, по ее просьбе, проверили счета и сняли с них деньги. Затем Эстель рассказала сенаторам, что случилось, когда она отправилась в Швейцарию с найденным в бумагах отца бланком о размещении депозита. Расписка была датирована 1938 годом, банк назывался Credit Suisse.

Эстель Сапир обращалась во многие отделения банка в других странах мира с 1946 по 1957 год, и двадцать раз Credit Suisse отклонял ее просьбы о возврате ей отцовских денег.

Для многих швейцарцев Вторая мировая война была временем сопротивления и героизма – и это придавало особое значение «швейцарской исключительности». Зажатая между фашистской Италией с юга и гитлеровской Германией с севера, отважная маленькая Швейцария оставалась свободной, но одинокой. Генерал Анри Гизан, командующий швейцарской армией, 25 июля 1940 года мобилизовал весь офицерский корпус и дал обещание защищать страну. Гизан отдал приказ о стратегической передислокации: армия снималась с обороны границ страны и перебрасывалась в район хребтов и горных массивов Альп. Гитлеровские войска могли захватить Цюрих, Женеву или Люцерн, лежавшие в низинах, но им пришлось бы изрядно помучиться при попытке овладеть самой лучшей из укрепленных позиций, какие были у Швейцарии в ее неприступных горах. Швейцария, говорил Гизан, будет сражаться до конца. И это был звездный час швейцарской армии. Но за геройской историей кроется другая, менее благородная. Первая часть ее имеет отношение к швейцарским банкам. Но обнаруживается и нечто другое, менее известное.