– Разное пишут, – уклончиво пожал плечами Толбузин. – Что в церковь не ходишь. Что посты не блюдешь…

– Я Господу не молитвой, а трудами своими служу, – пригладил волосы Росин. – А коли грешу в чем, так жена замолит, – он улыбнулся сидящей на ковре женщине. – Настя моя ни одной заутрени не пропускает. За двоих молится. Зато крест новой колокольни косогорской монахи у меня на мануфактуре отливали, не побрезговали.

– Еще ябедничают, что колдовской силой топоры, бердыши да наконечники к стрелам и рогатинам навораживаешь повозками целыми…

– От стервецы! – от души расхохотался хозяин, снова поворачивая шампуры. – «Колдовской силой!» А сила эта речным течением называется, между прочим. Я как в поместье приехал, в первую очередь мельницу водяную поставил. Водичка по Осетру течет, да молот пятипудовый поднимает, да роняет. И все, что моим мастеровым остается, так это раскаленную добела заготовку в формовочное отверстие сунуть, да дождаться, пока молот сверху саданет. Бац, и готово! Два смерда за день как раз по паре повозок всякого добра отковать успевают.

– Я вижу, Константин Алексеевич, ты эти три года времени не терял, – покачал головой гость.

– А чего его разбазаривать? – пожал плечами Росин. – Коли государь решил меня богатым приданым одарить, так пользоваться нужно. Если есть возможность не своими руками, а головой поработать, золото подаренное с толком в дело вложить, школьный курс по производственной практике вспомнить… В общем, грешно это: мочь и не делать.

– Да, – признал Толбузин. – Про твои поделки чугунные, Константин Алексеевич, в Москве уже понаслышаны.

– Баловство все это, – неожиданно сморщился Росин. – Глупость и баловство. Чугун не ковать, его лить надо.

– Так… Лей, Константин Алексеевич, – не понял горечи хозяина боярский сын. – Коли надобно, запретов чинить никто не станет.

– Уже чинят, – вздохнул Росин. – Понимаешь, боярин… Что бы лить чугун, как воду, его нужно греть в больших количествах. Иначе остывает металл слишком быстро. Тонн по пять-шесть хотя бы, – и тут же поправился: – Пудов по пятьсот за раз. И процесс этот непрерывный. Один раз печь остынет, снова ее будет не разогреть. А как я могу рассчитывать на десять лет непрерывного литья, если о прошлом годе татары Тулу опять обложили? Один раз эти засранцы на мануфактуру налетят, и все старания – псу под хвост. Так что, боярин, дело это не от меня зависит, а от оружия русского. Как рубежи наши нечисть всякая грызть перестанет, так и с делом ремесленным все куда ходче пойдет.

– Не грусти, Константин Алексеевич, – улыбнулся Толбузин. – Бог даст, справимся со всей нечистью.

– Я знаю, – кивнул Росин. – Со всеми справимся. Просто не терпится. Однако, как говорится, спешка нужна только… Ага, вот, кажется, и пора…

Он снял с камней один из шампуров, с гордостью протянул его гостю:

– Вот, отведай, боярин, кавказского лакомства… Настенька, это тебе… Ну, и себя, любимого, тоже обижать не след.

На некоторое время возле дотлевающего костра повисла тишина. Люди, удерживая в руках шампуры, объедали с них мясо.

– Да, – признал Толбузин, истребив половину своей порции. – Снедь знатная. Особливо с дороги.

– М-м! – спохватился Росин. – Совсем забыл! Настя, бургунского гостю налей. С красным вином еще лучше пойдет!

Гость с благодарностью принял кубок, осушил. Продолжил трапезу, но уже не так жадно:

– А что ты, Константин Алексеевич, от дворни своей на берегу прячешься? Не боишься, что крамолу какую за тобой заподозрят?

– Наоборот, – покачал головой Росин. – Хочется дом свой прежний вспомнить. Искупаться, позагорать, как у нас принято было… Боюсь, как развлечения мои увидят, так уж точно в колдуны запишут. Ты вон, боярин, сразу креститься начал.