– Так, – начал загибать пальцы Росин. – Живу я по-разному, но мне нравится. Детей нет, но будут, это мы еще в школе проходили. В рясе потому, что она мне нравится. Ехал через Москву, но царя не видел. С Андреем Толбузиным мы, почитай, неделю вместе пылились, Батовых никого не видел, и слыхать не слыхивал, что у них поместья вблизи Тулы. Баньку хорошо, но сбитеня не надо. Лучше сразу квас. Что еще? А-а, дело какое… Чует моя душа, Семен Прокофьевич, что про мое дело знаешь ты очень даже хорошо.
– А-а, ну да, – сразу сообразил опричник. – Это хорошо, что ты согласился, Константин Алексеевич. Без тебя дело пошло бы куда как тяжелее. А у меня сын родился!
– Да ну?! Первенец?
– Он самый. Но Алевтина вроде как еще одного вскорости обещает.
– Это дело, боярин, – похвалил Костя Росин. – Без детей дом – сирота.
Они неспешной рысью миновали зализинскую деревеньку Замежье, по накатанной телегами дороге обогнули лесную опушку, повернули в лес, перевалили пологий холмик и увидели впереди помещичью усадьбу – окруженную высоким частоколом, с обширным домом в два жилья и несколькими сараями.
– Вот и дома…
Усадьба выглядела словно вымершей: никто не суетился возле конюшен и опустевшего скотного загона, не следил за гуляющими по двору курами, не стучал топорами возле поленницы. Разве только дремала на лавке старая бабка, да у частокола маленький пацаненок в длинной полотняной рубахе и без штанов старательно рубил деревянной саблей лезущий вдоль частокола из земли чертополох.
– Вот он, – спрыгнув с коня, с гордостью подошел к мальчонке опричник и подхватил того на руки. – Данилой назвали. Подвластный Богу.
– У тебя в порядке все, Семен Прокофьевич? – с тревогой оглядел Росин двор, выглядевший так, словно его бросили все обитатели кроме нескольких упрямцев. – Может, помочь чем нужно? Ты скажи.
– В общем, да, – кивнул хозяин. – Алевтина только спит, наверное. Трудно ей.
На счет холодного кваса Зализа гостей не обманул, но вот угощать пришлось скромно: пирогами, вареной убоиной, копченой рыбой, немецким вином. Мальчишкам из росинской дворни накрыла в людской нянька, отведшая малого к мамке в спальню, а блюда в трапезную носил и вовсе сам боярин.
– Не случилось чего у тебя? – опять, не выдержав, спросил Костя Росин. – Мы ведь все свои. С одного котла ели, вместе кровь проливали. Скажи, к чему скрывать? Свои мы ведь все, русские! В беде не оставим…
– О чем ты, Константин Алексеевич?
– У тебя усадьба выглядит, как тонущий корабль. Разбежались все, кроме капитана.
– А, это, – наконец-то сообразил опричник. – Тут уж ничего не поделаешь, так устроен мир. Весной в нем случается половодье, а осенью – урожай. Думаю, помочь в этом не в силах даже ты, Константин Алексеевич. Давай лучше выпьем за твое возвращение, боярин.
Они осушили кубки, закусив вино холодными пирогами, после чего Зализа поинтересовался:
– Ты когда в Ливонию собираешься, Константин Алексеевич?
– Сперва к своим в Каушту хочу заскочить, проведать. Как они там, кстати?
– Дурных вестей нет, Константин Алексеевич, а хорошие пусть они тебе сами рассказывают, – уклончиво ответил опричник. – Так когда поедешь?
– День туда, день обратно, день на Каушту, – вслух прикинул Росин. – через три дня могу отправляться. Ты мне лучше скажи, Семен Прокофьевич, когда вы компанию свою начинать собираетесь? На какое время ребят нацеливать?
– Я так думаю, уборочную нужно закончить, к зиме подготовиться, коней подковать. Дождаться, пока зима реки и болота льдом закроет, чтобы к дорогам привязанными не быть. А хороший лед встает аккурат к декабрю. На декабрь мы уже и боярину Шуйскому ко Пскову сказали подходить, и мои охотники у стен Яма-города собираться станут. – Опричник вцепился зубами в пирог, откусил большой кусок, прожевал. – Потому мыслю, Константин Алексеевич, начинать друзьям твоим следует в ноябре. Чтобы свара внутренняя разгореться и панику посеять успела, а разобраться в ней никто не успел. Коли они месяца два али три продержатся, потом уже все равно будет, соберутся прочие земли Дерптскому епископству помогать, али нет. Мы там осесть успеем накрепко, и никакая сила нас не выковыряет.