Где-то на полпути между спальней и балконом Туке решает, что не может молчать. Он обязан встретиться с Маре Ковач и высказать ей все, что о ней думает.

– Уже уходишь? – спрашивает Рени, останавливая Туке на выходе из квартиры.

Он смотрит на нее, пытаясь понять: то ли Рени может читать его мысли, то ли, чувствуя за собой какую-то вину, боится, что он может обидеться и уйти.

– Хочу поговорить с нашим нейронным психологом, – говорит Туке.

– И все? – спрашивает Рени.

– И все.

Она кивает, делает шаг в сторону, открывая путь к входной двери.

– А ты думала дело в другом? – спрашивает Туке.

– Нет. Просто… Ты ведь никогда прежде не возвращался так внезапно.

Рени смотрит супругу в глаза. Этот взгляд вызывает усталость. «Нет, – думает отрешенно Туке, – я не могу быть призраком в этом мире. Весь этот мир – призрак, сон». Туке обнимает Рени за плечи и целует в пропахшие сигаретным дымом волосы. Рени улыбается.

– Ты ведь не будешь делать глупостей? – спрашивает она.

– Нет, – говорит Туке.

– Значит, я могу вернуться к друзьям?

– Можешь.

Туке остается один. Идея встретиться с нейронным психологом тает, становясь крайне глупой и неоправданной. Принять снотворное и выспаться – вот что сейчас главное. Поэтому Туке идет в спальню. Безразмерная кровать ждет его. Колыбель сна, манящая призраков, пожирающая призраков. И все эти простыни стального цвета…

Кровать стоит в центре комнаты. Окна закрыты. Опреснители работают исправно. Все, как и обычно, если не считать, что на кровати должны спать хозяева дома, а не посторонняя пара. Мир Левски лежит, укрытый простыней. Его молодая любовница, по имени Мо, рядом с ним. Нагота не смущает ее. Ей вообще плевать на Туке. Она просто лежит и ждет. Туке не знает, платит ей Левски за эти встречи или просто предупреждает в дни облав, да сейчас ему и нет до этого дела. Мо не ассоциируется у него с женщиной. Левски не ассоциируется с другом. Это просто люди. Просто случайные знакомые, которых не должно быть в этой кровати. Но они есть. Они настоящие. Возможно, они всегда лежат здесь, когда хозяин уходит в агентство. И сейчас его возвращение для них, словно визит призрака после похорон. По крайней мере, для Левски это так. Для Мо происходящее всего лишь очередной день в ее странной жизни.

Она даже не удивляется, когда Туке подходит к кровати и ложится с другой стороны от любовников. Туке удивляется, почему делает это, а Мо – нет. Белая пыль синтетического кокаина рассыпана на подушках. Крохотных кристаллов так много, что у Туке начинает щипать нос и во рту ощущается горький привкус. Туке закрывает глаза.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Левски, спустя несколько долгих минут.

– Да, – говорит Туке, не открывая глаз.

Пауза. Тишина.

– Слушай, извини, что вчера ударил тебя, – говорит Левски.

Туке кивает. Глаза его закрыты.

– Ну… – мнется Левски, – раз уж ты здесь… Тогда мы, наверное, пойдем?

– Как хочешь.

– Как хочу? – Левски издает нервный смешок.

– Ничего такого… – говорит Туке, читая его мысли. – Просто это большая кровать… Как и вся квартира… Здесь никто никого не замечает.

– Да, – соглашается с ним Левски, поднимается с кровати и начинает одеваться.

– С тобой точно все в порядке? – спрашивает он Туке, перед тем как уйти. – Ты точно не убьешь себя или кого-нибудь другого? Просто у тебя такой вид… А я на работе насмотрелся всякого… Поэтому… – Левски видит, что Туке смотрит на него, и смолкает. – Значит, все хорошо? – спрашивает он.

– Конечно, – монотонно говорит Туке и снова закрывает глаза.

Какое-то время он лежит, слыша отзвуки вечеринки, затем засыпает: крепко, беззаботно. Снов нет, вернее, Туке просто не запоминает их. Они плывут, как лица людей в толчее – ты идешь им навстречу, кто-то задевает тебя плечом, нос улавливает чье-то дыхание, глаза цепляются за случайный взгляд, и жизнь кипит, ты знаешь, что кипит, но детали не задерживаются в памяти. Толчея не делится на лица. Так и сон Туке.