– А где мой портфель? – спросил Степняк у своего приятеля Воронина, арестовавшего его на Гагаринском проспекте.

– Какой портфель? – сказал Воронин.

– В «газике» был мой портфель с вещдоками…

Воронин сделал удивленные глаза:

– Не было там никакого портфеля. Ты его, наверно, потерял в дороге…

В тот вечер Василий Степняк пришел домой рано и сразу принялся точить во дворе, на точильном камне, старый германский штык, который достался ему от отца вместе с этим домом-хаткой.

– Че это ты? – спросила его Фаина с тем кокетством в голосе и в движении бедра, которое при других обстоятельствах заставляло Степняка бросить все, подхватить жену на руки и нести ее, весело болтающую ногами, в спальню, на кровать.

Но на этот раз он даже не повернул к ней головы. Наточив штык, он опробовал острие на ногте большого пальца, потом подошел к сараю, ногой откинул кочергу-подпорку, а левой рукой – крючок на двери.

– Васыль! – встревоженно крикнула ему Фаина.

Он не слышал. Он нагнулся к поросенку, который розовым пятачком доверчиво ткнулся ему в ноги, взял его крепко за левую ножку и опрокинул на бочок так быстро, что изумленный поросенок даже не успел взвизгнуть. А в следующую секунду острый штык уже вошел в нежную поросячью шейку, но, видно, в последний миг у Степняка екнуло сердце и дрогнула рука – поросенок завизжал так, как визжат все недорезанные свиньи.

Конечно, испуганная Фаина уже бежала через двор и, конечно, из соседних хат повысовывались любопытные соседи. Мол, кто ж это режет свиней в апреле?

Но Степняк не дал поросенку визжать дольше трех секунд. Злясь на свою оплошность, он с излишней даже силой рванул штык так, что одним движением отделил голову поросенка от туловища, и, не поворачиваясь к застывшей в двери жене, поднял эту тушку за заднюю ножку и дал крови стечь в корытце с остатками кукурузных початков.

– Ты шо – сдурел? – сказала Фаина.

Степняк и на это не сказал ни слова, а вышел из сарая во двор, затопил там кирпичную печь и стал тут же, на садовом столике, разделывать поросенка.

Через час на кухне он в полном одиночестве доел нежное мясо с жаренных на углях поросячьих ребер, молча выпил полный стакан киевской «Перцовки», утер усы и губы и позвал жену:

– Фаина!

Она не отозвалась, сидя, обиженная, в соседней комнате у телевизора.

– Я кому сказал – поди сюда! – негромко, но властно приказал Степняк из кухни.

Она появилась в двери, демонстрируя свою обиду заострившимся в официальности лицом, отсутствием изгиба в бедрах и туго, в узел подобранной копной своих пышных волос.

– Все, Фаина Марковна! – усмехнулся Степняк, совершенно игнорируя ее обиженный вид. – Завязал твой Васыль со свининой. Перехожу на твою фамилию. Буду Васыль Шварц. Звучит? – И завершил, посерьезнев: – Значит, так, Фаинка. Заказывай вызов от своих родичей.

– Какой вызов, Вася? От каких родичей? – не поняла она.

– От израильских!

Она посмотрела на него изумленно:

– Ты шо, сдурел?

Он взял с полки второй стакан и налил себе до краев, а ей – до половины.

– Пей! Такую страну коммунистам бросаем – рай!

Теперь Фаина испугалась всерьез, уже без позы:

– Вася, шо ты задумал? Я никуда не поеду!

– Поедешь…

Он поднял на жену свои синие глаза, и она увидела в них такую жесткость, что разом обмякла и села на краешек стула. А он коротко, в минуту, рассказал ей всю историю.

– Вася, – произнесла она тихо, когда он умолк, – нас же не выпустят! Сгноят…

Он допил свою водку, поставил стакан. И сказал, не закусывая:

– Может, и сгноят… Но это ты сделала из меня следователя. Пока я чуркой