Сара направилась в угол комнаты, где на аналое покоилась большая «семейная» Библия – не то, что вы подразумеваете под семейной Библией, а Библия, из которой были благочестиво изъяты некоторые совершенно необъяснимые в Священном Писании погрешности против хорошего вкуса, вроде Песни Песней царя Соломона. Она сразу заметила что-то неладное.

– Что случилось, миссис Поултни?

– Случилось нечто ужасное – отвечала аббатиса. – Я даже не поверила своим ушам.

– Что-нибудь про меня?

– Мне не следовало слушаться доктора. Мне следовало слушаться лишь велений собственного здравого смысла.

– Что я сделала?

– Я уверена, что вы вовсе не сумасшедшая. Вы хитрая, испорченная особа. Вы отлично знаете, что вы сделали.

– Я могу поклясться на Библии…

Но миссис Поултни окинула ее негодующим взором.

– Вы не посмеете! Это кощунство!

Сара подошла и остановилась перед своей госпожой.

– Я настоятельно прошу вас объяснить, в чем меня обвиняют.

Миссис Поултни сказала. К ее изумлению, Сара ничуть не смутилась.

– Но разве гулять по Вэрской пустоши – это грех?

– Грех? Вы, молодая женщина, одна в таком месте!

– Но, сударыня, ведь это всего-навсего большой лес.

– Я прекрасно знаю, что это такое. И что там делается. И кто туда ходит.

– Туда никто не ходит. Поэтому я там и гуляю – чтобы побыть одной.

– Вы мне возражаете, мисс? Неужели вы думаете, я не знаю, о чем говорю?

Тут следует заметить, что, во-первых, миссис Поултни никогда в глаза не видела Вэрской пустоши, даже издали, ибо ее не было видно ни с какой проезжей для карет дороги. Во-вторых, она была морфинисткой – но, прежде чем вы подумаете, что я сумасбродно жертвую правдоподобием ради сенсации, спешу добавить, что она этого не знала. То, что мы называем морфием, она называла лауданумом. Один хитроумный, хотя и нечестивый врач тех времен называл его «лорданум», ибо многие благородные (и не только благородные) дамы – а снадобье это в виде «сердечных капель Годфри» было достаточно дешевым, чтобы помочь всем классам общества пережить черную ночь женской половины рода человеческого, – вкушали его гораздо чаще, чем святое причастие. Короче говоря, это было нечто вроде успокаивающих пилюль нашего века. Почему миссис Поултни стала обитательницей викторианской «долины спящих красавиц»{80}, спрашивать нет нужды, важно лишь, что лауданум, как некогда открыл Кольридж{81}, навевает живые сны.

Я не могу даже представить себе, какую картину в стиле Босха{82} много лет рисовала в своем воображении миссис Поултни, какие сатанинские оргии чудились ей за каждым деревом, какие французские извращения под каждым листом на Вэрской пустоши. Но, кажется, мы можем с уверенностью считать это объективным коррелятом{83} всего происходившего в ее собственном подсознании.

Вспышка хозяйки заставила замолчать и ее самое, и Сару. Выпустив заряд, миссис Поултни начала менять курс.

– Вы меня глубоко огорчили.

– Но откуда мне было знать? Мне запрещено ходить к морю. Ну что ж, к морю я не хожу. Я ищу одиночества. Вот и все. Это не грех. За это меня нельзя назвать грешницей.

– Разве вы никогда не слыхали, что говорят о Вэрской пустоши?

– В том смысле, какой вы имеете в виду, – никогда.

Негодование девушки заставило миссис Поултни несколько сбавить тон. Она вспомнила, что Сара лишь недавно поселилась в Лайме и вполне могла не знать, какой позор она на себя навлекает.

– Пусть так. Но да будет вам известно, что я не разрешаю никому из моих служащих гулять там или по соседству. Вы должны ограничить свои прогулки более приличными местами. Вы меня поняли?