Пусть здесь, пусть так — на это уже плевать, не это главное. Все глупые страхи физической близости отправились к черту. Он все же хочет меня. Я млела от его прикосновений, в животе завязался тугой узел. Его горячая рука легла на бедро, задирая платье. Он жадно оглаживал, сминал, проникая под кружево белья. Я целовала так, что заболели губы. Жадно, отчаянно, будто перед смертью. Какое-то время в тишине раздавалось лишь наше шумное дыхание и шорох материи. Я скользнула рукой к его ремню, намереваясь расстегнуть, но Фирел внезапно отстранился, до боли сжал мое запястье и отвел руку. Какое-то время он молча смотрел на меня, словно обвинял, затем одернул пиджак и вышел, ничего не говоря. Лишь хлопнула дверь, будто отрезвив.

Я осталась одна в полном недоумении. Разгоряченная, с бешенным сердцем. Что это было? Слезы подступили внезапно, обильно. Я съехала по стене, обняла колени и рыдала так отчаянно, как не рыдала последние несколько лет. Вновь все катилось к чертям. Я все испортила. Я, наконец, поднялась, подошла к раковине и посмотрела на себя в зеркало: глаза покраснели, тушь размазалась. Я набрала воды в ладонь и плеснула на стекло, в свое отражение:

— Дура. Какая же ты дура!

Я оторвала салфетку, поправила макияж. Губы еще хранили следы страстных поцелуев. Розовые, припухшие. Фирел съел всю помаду. Что я сделала не так? Если бы я знала…

Наконец, я вернулась за пустой стол, накинула горжетку. Не согреться — спрятаться. Сама плеснула в бокал остатки шампанского и залпом допила, таращась в окно на уже знакомую девицу с коктейлем. Похоже, ее компания становится закономерностью. Я снова оказалась брошенной. И если в прошлый раз виновником оказался проклятый тахилец, то сейчас — только я сама.

Я не гожусь для этой работы — всегда знала. И в Центре знали. Низшие баллы по пункту лояльности. Так и не научилась отрекаться от собственного «Я», отделять себя от обязанностей. Но они сочли меня достаточно красивой, чтобы простить такие огрехи. Красота важна. Может, Фирел хочет видеть рядом лишь красивую куклу с хорошими манерами, которая будет его сопровождать? Разве сложно об этом сказать? Унылые приемы, протокольные встречи, компания в одном и том же ресторане, чтобы не слишком скучно было жевать неизменный консервативный стейк из браккской телятины? Но эта версия вдребезги разбивалась о его поцелуи. Или мне так казалось? Я провоцировала его — он отреагировал так, как счел нужным. И то, что каких-то полчаса назад казалось настоящим и неподдельным, теперь представлялось совсем иным.

Дура. Настоящая дура. Плюнуть, пустить на самотек, и будь что будет. Если бы только знать, что мне больше ничего не угрожает. Прошло шесть лет — кому нужна глупая девчонка? Я переоценила свою значимость. Во всем. Дождаться отказа Фирела, подать в отставку — и дело с концом. Устроиться официанткой в вонючую забегаловку, забыть про макияж, каблуки, про то, что кому-то что-то должна. Но одна крошечная незначительная дрянь не давала покоя — он пренебрегал мною, как женщиной. И это обижало до слез. Задевало внутри нечто такое, что вынуждало выпрямиться и принимать этот глупый вызов. Я отчаянно хотела, чтобы он дрогнул. Чтобы пожалел.

8. 8

Я сидела на заднем сидении эркара, глазела через окно в ночную темноту, расцвеченную вывесками, рекламой и фонарями. Я очень давно не видела ночного Каварина. Почти забыла, что он никогда не спит и никогда не замолкает. Вот так бы кататься до утра. Просто любоваться огнями, слушать шум и ни о чем не думать. Но еще больше хотелось съежиться на кровати, закутаться в одеяло и реветь. Некого стыдиться, не перед кем «держать лицо». Я почти забыла, что такое быть самой собой. Привыкла к круглосуточной слежке даже в собственной комнате в Центре — мы должны быть идеальными. Даже в одиночестве. Но в служебной квартире не было камер — я это точно знала. Туда мог прийти партнер, а это уже недопустимое вторжение в личную жизнь. Его жизнь — не мою.