Галя терпеливо придумывала отговорки: то конспекты нужны, то у однокурсника день рождения, но Зинаида Семеновна только поджимала губы и усмехалась.

Зимнюю сессию Галя все-таки сдала: экзаменаторы косились на ее огромный живот и зеленоватую бледность и ставили тройки из жалости. Только вредный «научный коммунист» попытался спрашивать Галю по-настоящему, но его одернули собственные коллеги: оставь ее в покое, а то еще родит прямо тут.

В общем-то они были правы: едва Галя закрыла сессию и оформила академический отпуск, как уже пришлось отправляться в роддом.

Дима родился 13 февраля 1978 года.

Красненький сморщенный «старичок» хватал грудь с такой жадностью, что Галя едва не кричала от боли. Сразу треснули соски, и Зинаида Семеновна передала ей «верное средство» – яблочное пюре и облепиховое масло. Галя, сжав зубы, терпела, пока малыш наестся, намазывала трещинки и подходила к окну, как будто высматривала – не придет ли Саша. Саша не приходил, но ей было все равно. Галю пугало, что она никак не может полюбить сына. «Что же я за монстр? – думала она. – Ведь он моя кровиночка, он такой маленький, такой беспомощный…» Но сердце молчало, и Галя чувствовала себя бездушным чудовищем. Какой уж тут муж – подумаешь, не приходит!

Из роддома ее забирали родители. Медсестра передала Роману Зигмундовичу, оцу Гали, аккуратный сверток, пробормотала дежурные поздравления и скрылась. Галя вдруг ощутила, как больно сжалось сердце.

– А где бабушка? – Про Сашу она даже и не вспомнила. – Что с бабушкой?!

– Дома, дома бабушка, – засуетилась мама. – Поедем, а то продует тебя.

Промозглый ленинградский февраль пробирал до самых костей. Чашка горячего чая была почти невероятным чудом.

Войдя в родительскую квартиру, Галя испугалась:

– Бабушка! – казалось, Дора Аркадьевна стала вдвое меньше, как будто съежилась.

– Ну вот, я и с правнуком, – бабушка всхлипнула и быстро скрылась в ванной.

– Мама, что случилось, что с бабушкой?

Зинаида Семеновна увела Галю на кухню, подвинула ей дымящуюся вкусным чайным духом чашку.

– Мама!

– Дедушку вчера похоронили. Только и успел порадоваться, что правнук. А на следующее утро просто не проснулся, и все. Мы хотели, чтобы она с нами хоть немного пожила – представь, каково там сейчас, в пустой квартире, – но она ни в какую, сама, говорит, справлюсь. Это только сегодня, чтобы тебя встретить, приехала.

Саша явился лишь через три дня. Взглянул на сына, одарил Галю дежурным поцелуем – и все покатилось по прежней колее.

Галя даже не пыталась наладить отношения – до того ли! Родители были заняты своими делами, бабушка приезжала редко, повторяя «мне нужно привыкнуть к одинокой жизни». Бесконечные пеленки, кормления, бессонные ночи отнимали все силы. Постоянно отключали горячую воду, так что стирка превращалась в подвиг. Да еще прогулки, хотя бы дважды в день. Ленинградская зима неласкова, но «свежий воздух ребенку необходим», и точка. Толкая коляску по ледяным буграм, Галя почти засыпала на каждом шаге, поминутно вздрагивая то от промозглого ветра, то от приступа сжимающего живот страха – а вдруг малыш простудится, а вдруг сосулька на нас упадет, а вдруг машина из подворотни. Страх за крошечное, полностью зависящее от нее существо сменялся раздражением – да где же эти радости материнства! – потом отупением. Когда Саша вспоминал, что он все-таки муж, Галя терпела его прикосновения через силу, ужасаясь собственной бесчувственности. Чужой, чужой, чужой. Все – чужие.

Даже отражение в зеркале было чужим. Крутясь как белка в колесе, уставая до беспамятства, Галя тем не менее поправлялась «как на дрожжах» и к апрелю едва влезала даже в «беременный» сарафан. Весна тоже ее не разбудила, тем более что выдалась она слякотная и холодная – не понять, май на дворе или ноябрь.