Оскорбления, которыми обезумевший народ осыпал Марию Антуанетту, были для него ежедневной пыткой. «Влюбляясь все сильнее, – писал Леон Фине, – он всей плотью своей страдал, видя, как обливали грязью существо, бывшее для него всем смыслом жизни».

Весной он почти ежедневно писал своей сестре Софи трогательные письма о королеве. Вот несколько отрывков из них. Они ясно дают понять состояние, в котором находился несчастный Ферсен:

«Я начинаю чувствовать себя чуть более счастливым, ибо могу время от времени свободно встречаться с моим другом, и это немного утешает меня и отвлекает от тех несчастий, которые она испытывает. Бедная женщина. За ее поведение, стойкость и мягкосердечие ее можно назвать ангелом; никто и никогда не мог так любить…» (10 апреля).

«Она достойна всех тех чувству которые Вы можете к ней питать. Она – самое совершенное создание из всех, кого я знаю. Ее поведение тоже совершенно, и оно покоряет всех: я повсюду слышу восхищение ею. Вы не поверите, как высоко я ценю ее дружбу, которой она меня наградила» (12 апреля).

«Она глубоко несчастна, но очень отважна, это – ангел… Я, как могу, стараюсь утешить ее, я просто обязан это делать, она так хорошо ко мне относится…» (21 мая).

«Она очень несчастна… Меня огорчает единственно то, что я не могу утешить ее полностью и оградить от всех бед, то, что не могу сделать ее такой счастливой, какой она заслуживает быть. Я пишу Вам от нее, из летней резиденции… Король и его семейство находятся сейчас в Сен-Клу» (28 июня)^>60.

Немного позже он написал:

«Вот волосы, о которых Вы меня просили; если этого будет недостаточно, я вышлю их Вам еще; их дает мне она, очень тронутая этим Вашим желанием. Она так добра, так прекрасна, что мне кажется, что я люблю ее еще сильнее с того момента, как она полюбила Вас… Я не смогу спокойно умереть, если Вы не увидитесь с ней…»

Ненависть, которую питал народ по отношению к «австриячке», в конце концов привела шведа в ужас. Всю весну 1790 года он умолял Марию Антуанетту тайно покинуть Париж.

Королева, помятуя об оскорблениях, которые ей пришлось перенести по дороге из Версаля, и чувствуя, что вокруг Тюильри обстановка с каждым днем накалялась все больше и больше, с предложением Ферсена согласилась довольно легко.

Но вот Людовик XVI покидать столицу отказывался.

– Король Франции не должен пускаться в бегство, – говорил он.

Изменить свое решение его заставил один серьезный инцидент.

В пасхальный понедельник толпа, узнав о том, что он накануне отказался присутствовать на мессе, которую служил некий конституционный священник^>61, напала на королевский экипаж в тот момент, когда король с семьей отправлялся в Сен-Клу^>62.

В течение двух часов королевская семья подвергалась оскорблениям со стороны этих распоясавшихся молодцов. К крайнему своему удивлению, король услышал даже такие слова, с которыми к нему ранее никто никогда не обращался:

– Эй, ты, жирный боров!

Из чего он заключил, что некоторых его подданных при виде короля охватывало достойное сожаления возбуждение…

Подоспевший на место происшествия Лафайет спросил у монарха, не стоит ли отдать приказ гвардейцам разогнать толпу^>63.

– Нет, – ответил Людовик XVI. – Я не хочу, чтобы из-за меня пролилась кровь.

Наконец, когда угрозы стали вовсе устрашающими, король открыл дверцу, вылез из кареты и сказал, увы, достойным господина Прюдома голосом:

– Так, значит, вы не желаете, чтобы я уезжал… Что ж, в таком случае я остаюсь.

И он вернулся в Тюильри.

Вечером того же дня королева пригласила Ферсена в свой будуар: