– И что, это все? – спросила она задремавшего мужчину.

Илья Петрович встрепенулся, открыл глаза и непонимающе спросил:

– Надо что-то еще?

Тамара пару минут подумала, как ей теперь его называть: на «ты» или на «вы». С одной стороны, все тот же кинематограф давно научил, что после секса сразу надо переходить на «ты». С другой – они остались абсолютно чужими друг другу людьми. Надо, пожалуй, как-то изворачиваться, чтобы не произносить ни «ты», ни «вы».

– Я ничего не почувствовала, – призналась она, благополучно минуя местоимения.

– Как ничего? – искренне удивился он.

– Так! Женщины устроены несколько сложнее мужчин.

– Да? – В голосе Садовского звучало такое непонимание ситуации, что Тамара искренне его пожалела. Похоже, не только он сам не умел радовать женщин, но и они его никогда не баловали. Тамарина короткая супружеская жизнь в интимном плане была очень счастливой. Они с Николаем настолько любили друг друга (во всяком случае, так она тогда думала насчет мужа), что в постели не испытывали никакого стеснения или неловкости. Уже много позже, посмотрев фильмы с откровенными сценами, Тамара удивлялась тому, что они с мужем все делали правильно, хотя научиться было негде: оба выросли в стране, где под грифом «Дети до шестнадцати» показывали французские комедии и слезливые индийские фильмы. Интуиция и взаимное приятие помогли им быстрее быстрого разобраться в вопросе.

И что теперь? Получалось, что она, поступившись принципами, то есть собственными понятиями о достоинстве и женской чести, взамен этой самой поруганной чести имеет полусонного, сильно удивленного мужчину. Ситуацию срочно требовалось спасать, и она сделает это! Кто знает, когда ей еще доведется попасть в мужскую постель! Может, и никогда. Не молоденькая она уже, да и не красавица, чтобы ее регулярно приглашали в постели. Или даже не регулярно. Ее вообще не приглашают. А потому она выжмет из доставшегося ей мужчины все, что только можно выжать.

Тамара довольно громко хмыкнула, когда вдруг заметила, что даже в мыслях не называет Садовского Ильей или, по-старому, Ильей Петровичем. Он для нее совершенно обезличился. Стал эдаким аллегорическим мужчиной, квинтэссенцией мужского начала и символом маскулинности. Квинтэссенция была, конечно, довольно слабой, а маскулинность не слишком ярко выраженной, зато на аллегорического мужчину Садовский вполне тянул. Тамара хмыкнула еще раз, откинула одеяло, которым аллегорический мужчина уже успел прикрыться, и, несмотря на те препятствия, что он пытался ей чинить, произвела с ним действия, которые сделали бы честь постельной сцене любого порнофильма. В результате этих действий видимый невооруженным глазом признак маскулинности вновь окреп до такой степени, что Тамара, распалив этим и себя до самой крайней степени, наконец получила то, чего так ждала от этого вечера, а потом с самым удовлетворенным видом легла на спину и прикрыла глаза. Сквозь щели между веками она видела, как аллегория мужчины сгруппировалась возле нее почти в позе роденовского мыслителя. Вопрос, который мыслитель изрек после довольно продолжительного обдумывания, был таков:

– Когда мы встретимся еще раз?

Манька-Прокуратура обходила свои небольшие владения. За зданием той самой городской прокуратуры, которой женщина была обязана своим прозвищем, расположился грязноватый дворик. Его центральным объектом являлась плохо заасфальтированная площадка с контейнерами для мусора. Приятели Маньки, с которыми она иногда делилась своей добычей или выпивала, сидючи на ступеньках, ведущих в подвал дома, что стоял напротив прокуратуры, незатейливо шутили: в контейнерах находится мусор мусоров. На самом деле не только прокуратура сваливала в них свой хлам, но еще и обитатели трех домов, которые образовывали дворик. В одном из них находилась мастерская по изготовлению деревянных сувениров в русском народном стиле. Работники мастерской относили в помойные контейнеры собственный брак и некондицию, например, ложки с трещинами и щербинами, разделочные доски с дырами от сучков и некрасивыми разводами. Манька-Прокуратура первым делом всегда проверяла, нет ли в помойке отходов сувенирной мастерской, и выбирала все до последней деревяшки. Свои находки она относила на площадь, где властями было выделено место для постоянной выставки картин городских художников и изделий прикладников. Один из них, по имени Валера, всегда охотно покупал почти все, что она приносила. Доски с дырками он так искусно расписывал, что покупатели были уверены: отверстия сделаны специально для придания изделию пущего шика. Он использовал и ручки от щербатых ложек, перетачивая их в изящные шпильки для волос. Валера охотно брал даже треснувшие шкатулки. Их он специальным образом старил, превращая чуть ли не в антиквариат. Конечно, платил Валера Прокуратуре немного, хотя сам выручал приличные суммы. Поначалу она злилась, пыталась торговаться, но Валера ни на какие торги не шел, а кроме него, никто брак деревянной мастерской у Маньки не покупал.