– Четыре недели назад были пресечены поставки оружия с французского берега. – Он помолчал. Нора не смела вздохнуть. – На допросе капитан назвал имя вашего брата.

Ужас стиснул ей сердце. Как может Дэвид быть таким легкомысленным?

– Ложь! Это подстроили враги моего брата.

Эдриан фыркнул:

– Без сомнения, именно так и будет строиться защита вашего брата. – Он поднялся на ноги. – Как я понял, вам ничего не известно. Если я ошибаюсь и вы все же замешаны в интригах Претендента, то можете расценивать мою снисходительность как дань вежливости, которую вы от меня требовали. Если вы не станете создавать сложностей во время моего пребывания здесь, вас беспокоить не будут.

Нора прикусила язык. Нет смысла раздражать его. Но когда Ривенхем был уже почти у двери, она вскочила на ноги и воскликнула с ядом в голосе:

– Значит, мы будем чужаками друг другу? Рада это услышать.

Он застыл на месте, но не обернулся. Нора шагнула к нему:

– Мне противны ваши игры в кошки-мышки. Это женские штучки. Я считала вас лучше, но ошибалась.

Он слегка повернул к ней голову.

– Если мы стали чужаками, – бесстрастно произнес он, – то это ваш выбор, мадам, а не мой.

– Мой выбор? – Она сделала к нему еще шаг. – Да разве у меня был выбор? О, понимаю… Именно в этом вы находите оправдание тому, что делаете теперь. Вы наверняка считаете поручение, возложенное на вас королем, сладкой местью за рану, нанесенную вашей гордости.

Эдриан стиснул зубы, обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:

– Гордость тут ни при чем. Я здесь, чтобы арестовать вашего брата по обвинению в государственной измене и доставить его в Лондон для суда. Именно в этом состоит мое поручение. И будь проклят любой, кто станет на моем пути. Так что успокойтесь, мадам – если у вас в то время не было выбора, то сейчас и подавно нет.

Дверь захлопнулась. Нора погрузилась в полуночную тишину.

Более мужественная или гордая женщина отослала бы прочь чашку поссета, которую подала ей этой ночью Гризель. Понюхав напиток, Нора тотчас поняла, что в нем есть сонный отвар. Но она никогда не придавала особого значения гордости, а если бы и придавала, то прикосновение Ривенхема возле камина все равно обратило бы эту гордость в прах.

Нора не была влюблена в того мужчину, каким стал Эдриан Феррерс, но понимала, что небезразлична к нему. Прикосновение Эдриана разбудило в ней ту часть души, от которой Нора вообще хотела избавиться и которую отсекла бы без колебаний, будь это в ее власти. Эта неразумная, дикая частица души привела ее ко всем ошибкам, которые она допустила в жизни. Именно она сделала Нору несчастной в браке, когда другие женщины умели находить в нем удовольствие. Она заманивала ее в страну безумных мечтаний и отчаяния.

Нора считала, что уничтожила в себе эту частицу, но та возродилась при первом взгляде на Эдриана – как всегда. Выпив поссет до последней капли, она в ожидании эффекта перешла на веранду. У скамьи в эркере Нора держала инструменты: на изящной подставке хранилась баритон-виола брата, а ее собственные мандолина, лютня и бубен висели на крючках рядом. Сейчас, глядя в пустоту ночи, Нора взяла лютню и стала тихонько выводить задумчивый мотив.

Но музыка жила собственной жизнью, и через минуту Нора была неприятно поражена тем, что пальцы непроизвольно выбрали ту жалобную мелодию, которой в прежние времена аккомпанировал на мандолине Ривенхем.

Вернув лютню на место, Нора прошла в спальню, где Гризель читала псалмы. Служанка подняла удивленный взгляд – ее госпожа не имела привычки бродить по комнатам в столь поздний час. Ничего хорошего от этого ждать не приходится.