В противном случае он тотчас бы раскусил ее. Когда дело доходило до Одри, его радар был способен уловить малейшее движение, малейший намек, перейди она на ту же волну, что и ее муж.

Потому что, появись Одри Дивейни неожиданно на рынке, он выступил бы в качестве потенциального покупателя.

Независимо от цены. Независимо от условий. Независимо от того, как он всю жизнь относился к верности. У него было немало жарких бессонных ночей после пробуждения от одного и того же сна: он, пронизанный страстью и чувством вины, стоит рядом с Одри, которая, прижавшись лицом к холодному стеклу, смотрит из окна на бухту Виктория. Так что Оливер вполне осознавал, чего хочет его тело.

Он знал, что секс уравнивает всех и что превращение женщины, которой он восхищался и которую так любил, в одну из своих дешевых фантазий было просто его подсознательным способом справиться с незнакомой ситуацией.

Ситуацией, когда он оказался зацикленным на одной-единственной женщине, которая – и он это знал – была действительно слишком хороша для него.

– Ты выиграла. – Оливер бросил на стол тузы и валеты, просто чтобы увидеть румянец удовольствия, которое Одри не могла сдержать. Удовольствия, которое выходило за рамки ее обычного приличия. Она любила выигрывать. В частности, она любила обыгрывать его.

А он любил смотреть, как она этому радуется.

Одри с триумфом положила три драже на кучку «M&M’s», ее идеально подкрашенное лицо практически светилось от удовольствия. У него в голове промелькнул вопрос: выглядела бы она так же, если бы он оттолкнул в сторону этот стол, навалился на нее и вжал в спинку дивана, уперев бедро между ее ног, прижался ртом к ее губам?

Его тело ликовало от этой мысли.

– Еще партию, – потребовал он, пытаясь выбросить из головы непристойности. – Иду ва-банк.

Она сняла туфли и вытянула стройные ноги на диване, пока Оливер тянул еще одну карту, и снова он был поражен тем, какой приземленной она была. И какой невинной. В выражении ее лица не было спокойствия и расслабленности женщины, которая знает, что ее муж в этот момент путается с кем-то другим.

Тут не было никаких сомнений.

А это означало, что его лучший друг был не только прелюбодеем, но и лжецом. И дураком, изменяющим самой удивительной женщине, которую ему когда-либо довелось встретить. Понапрасну растрачивающим прекрасную душу, которую Блейку подарила судьба, много лет назад бросив Одри в его объятия, а не в объятия Оливера.

Пусть судьба казалась непонятной и туманной, но этот неуместный камень, отягощающий безымянный палец ее левой руки, был вполне реальным, и хотя ее муж спал со всеми подряд в Сиднее, Одри не следовала его примеру.

Потому что кольцо что-то значило для нее.

Так же как верность что-то значила для Оливера.

Возможно, именно это привлекало его. Одри была высоконравственным и отзывчивым человеком, и ее верность своим принципам была такой же незыблемой, как горы, которые вырастали из океана, образуя острова Гонконга, куда они оба летали на встречу друг с другом двадцатого декабря. Где-то на середине пути между Сиднеем и Шанхаем.

А Оливера чрезвычайно прельщала эта принципиальность, пусть даже он и проклинал ее. Интересно, влекло бы его к Одри так же, заводи она беспорядочные случайные связи, как ее эгоистичный муж? Или одержимость ею объяснялась невозможностью ее получить?

Вот это уже больше походило на Оливера.

Правда, то, что он был против измен, не значило автоматически, что он был двумя руками за обязательства. Вся эта история с Тиффани была своего рода его дисквалификацией. Оливер отчаялся найти женщину, которая – как он втайне надеялся – была предназначена именно для него, и остановился на той, которая позволила бы делать ему все, что он хотел и когда хотел, и хорошо бы при этом выглядела.