Вдоволь налюбовавшись стыдливой зарей, София накинула халат – некогда бирюзовый, а после смерти господина Чернова перекрашенный в тот же ненавистный, но приличествующий вдове цвет воронова крыла.

Таков ее жребий – вести смиренное и тихое существование, кутаться в невзрачные одежды, наблюдать со стороны чужое счастье… Да и эта провинциальная безмятежность уже трещала по швам, угрожая порваться с треском при малейшем дуновении новой сплетни.

София встряхнула головой, поправила чепец и решительно отправилась завтракать. Ей были не по нутру мрачные размышления, тем паче что дел предстояло немало. Визиты к госпоже Дарлассон, господину Нергассону, а также к дочерям покойного Ларгуссона должны были отнять много времени и, несомненно, требовали немалых душевных сил.

Госпожа Чернова спустилась вниз. Все равно в доме, кроме домовых, никого не было, а их не смутит ее появление в дезабилье.

Дом будто вымер: не суетилась на кухне Лея, готовя что-нибудь вкусненькое к завтраку, не ворчал под нос Стен, убираясь в столовой… Словом, не было заметно обычных утренних забот и дел, хотя в этот час домовые обычно уже вовсю занимались хозяйством. Предчувствие неотвратимой беды вдруг сжало сердце Софии.

В этот момент открылась входная дверь, и в дом вошла Лея. Домовая громко хлопнула дверью и раздраженно швырнула на столик тряпку. Молодая хозяйка замерла, во все глаза разглядывая домоправительницу, которая впервые на ее памяти ругалась непотребными словами, негромко, но вполне отчетливо. Тут Лея подняла голову, заметила госпожу Чернову и соизволила слегка смутиться (впрочем, извиняться за брань не стала), еще сильнее нахмурилась и пробормотала что-то вроде приветствия.

– И тебе доброе утро, Лея! – с иронией ответила София. – Отчего ты встречаешь меня сегодня столь неласково?

– Извините! – пробормотала домоправительница, смешавшись. – Просто…

– Что случилось? – уже настойчиво спросила молодая женщина.

– Ничего особенного, – отвела глаза Лея.

Хозяйка не собиралась отступаться, и, помолчав с минуту, домовая неохотно пояснила:

– На двери кто-то нарисовал вязаные[31] тейваз и ансуз!

– Руны Тюра и Одина… – пробормотала молодая женщина, побледнев и ухватившись за перила. – Выходит, они решили проявить нетерпение…

Она и сама не смогла бы сказать, кто эти гипотетические «они», однако была твердо уверена, что речь шла о ее мнимой причастности к убийству.

– Знак справедливости и воли богов! – взорвалась Лея и будто выплюнула: – Какая тут справедливость?! При чем тут вы?

– Они считают меня виновной, – пожала плечами София, силясь казаться спокойной.

– Почему нас никто не слушает? – страстно вырвалось у домоправительницы. – Мы, домовые, всего лишь бесправное и дискриминируемое, – она явно с трудом произнесла сложное слово, – меньшинство! Мы говорим, что вы были дома, а нам не верят!

В ее голосе зазвенели слезы. Молодая хозяйка сбежала вниз по лестнице, опустилась перед Леей на колени, обняла всхлипывающую малышку. София искренне любила своих преданных домовых, несмотря на их диктаторские замашки.

– Не нужно плакать, – тихонько сказала она, осторожно гладя по голове Лею. – Вот увидишь, все будет хорошо!

– Хорошо? – горько переспросила та. – Вы думаете, я не вижу? Они все как с ума сошли! Придумывают глупости, шепчутся за спиной… Я сама вчера слышала на рынке, как две кумушки толковали, что вы господина Рельского приворожили, потому он за вас заступается! Вы ж гадалка, мол, должны уметь!..

В голосе домоправительницы звучало искреннее возмущение, и неясно было, что вызывало большее негодование: подозрение, что госпожа Чернова не брезгует мансегами, или же поклеп на мирового судью, которого Лея безмерно уважала и почитала самым лучшим на свете (после покойного господина Чернова, разумеется). Притом, по ее мнению, он был столь хорош, что домовая даже не прочила его в женихи хозяйке, ведь господин Рельский не чета пусть замечательной, но все же обычной даме! А вот все остальные потенциальные кавалеры рассматривались со всей придирчивостью…