В этих словах выказались вся прямолинейность и резкость молодого человека. Упоминание об отце, очевидно, глубоко оскорбило его. Княгиня также встала.

– Что я хочу от тебя? Я хочу разорвать тот круг, которым окружило тебя враждебное мне влияние. Я хочу напомнить тебе, что тебе пора теперь смотреть на все своими собственными глазами, а не следовать слепо навязанным тебе чужим взглядам. Тебя научили ненавидеть мать. Сначала узнай, заслуживает ли она этой ненависти, а затем рассуди сам! Вот чего я хочу от тебя!

Все это было произнесено с такой спокойной уверенностью и неприступной гордостью, что не могло не произвести впечатления на Вольдемара. Он почувствовал, что оскорбил мать, да и призыв к его самостоятельности не остался без результата.

– Во мне нет ненависти к тебе, мама, – сказал он.

В первый раз он произнес это слово.

– Но нет и доверия, – добавила княгиня. – А это – первое, что я должна потребовать от тебя. Тебе нелегко, я знаю это; ведь семена недоверия с детства сеяли в твоей душе. Твой опекун делал все возможное, чтобы усилить отчуждение между нами, и привязал тебя к себе. Боюсь только, что его воспитание малопригодно для наследника Вилицы.

– Я не потерплю никаких упреков по отношению к моему дяде Витольду, он был для меня вторым отцом, – с яростью крикнул Вольдемар. – И если меня позвали сюда затем, чтобы заставить выслушивать нападки на него, то я сейчас же уйду. Мы никогда не поймем друг друга!

Княгиня увидела, что сделала громадную ошибку: наружу прорвалась ненависть к опекуну, но это уже случилось, и уступать – значило ставить на карту весь свой авторитет. Тем не менее ей надо было во что бы то ни стало удержать Вольдемара.

Но тут появилась помощь с такой стороны, с которой она могла ожидать ее меньше всего. В самый решительный момент дверь открылась, и появилась Ванда, возвратившаяся с прогулки с отцом и не подозревавшая, что пришел гость.

Вольдемар действительно собирался уходить, но вдруг остановился как вкопанный, вспыхнув до корней волос. Он совершенно растерялся и не сводил глаз с молодой графини. Последняя, заметив посетителя, хотела уйти, но когда тот повернулся к ней лицом, чуть вскрикнула от изумления, слегка смутилась, однако нисколько не растерялась и с трудом сдержала смех. Отступать было поздно; а потому девушка закрыла за собой дверь и вошла в комнату.

– Мой сын Вольдемар Нордек, моя племянница, графиня Моринская, – произнесла княгиня, с изумлением вопросительно глядя сначала на сына, а потом на племянницу.

Последняя успела вполне овладеть собой и вспомнить, что она – уже взрослая особа. Ее грациозный поклон был так безупречен, что даже самая строгая гувернантка не могла бы придраться к нему; однако губы девушки предательски задергались, когда Вольдемар в ответ на представление княгини сделал какое-то движение, которое, вероятно, должно было означать поклон, но выглядело очень комично. Его мать не сводила с него пристального взора, как бы желая прочесть самые сокровенные его мысли.

– Мне кажется, что ты уже знаком со своей двоюродной сестрой? – со своеобразным ударением произнесла она.

Указание на родственные отношения, по-видимому, еще больше смутили молодого человека.

– Не знаю, – с крайним смущением ответил он. – Несколько дней тому назад действительно…

– Господин Нордек был так любезен, что вывел меня из леса, когда я там заблудилась, – прервала его Ванда. – Это было позавчера, во время нашей поездки на Буковый полуостров.

Княгиня сочла тогда эту прогулку крайне неуместной, теперь же, по-видимому, совершенно не собиралась больше упрекать за нее племянницу; наоборот, ее тон можно было скорее назвать благосклонным, когда она проговорила: