– Ты кто, вообще, такой?! – взвился Балашов, не желая прогибаться под чужака.

Багдасаров аж облизнулся от нахлынувшего злого азарта. И продолжил:

– Куда хуже, если затеял всё это с умыслом. Ну, не знаю… чтобы произвести впечатление. На девушку, например.

Та самая девушка на заднем сидении медленно закивала и мысленно распяла Багдасарова, а ещё прижгла раскалённой кочергой его болтливый язык. Всё это читалось в полыхающем взгляде, ужасая подробностями.

Увы, Балашов крайне неосмотрительно шёл в отказ и отнекивался. Хотя его глаза тоже пылали, этого не отнять. Но в отличие от Влады, пылали они не праведным огнём, а лютой ненавистью. А Багдасаров улыбался. Он очень хотел придушить щенка, но… нет, ему было позволено только улыбаться.

Вчера с Владой они этого так и не обсудили. Как по Багдасарову, так он бы не отказался от подробностей, но Влада же чисто по-женски надеялась, что к утру… проблема не рассосётся, нет, но вдруг удастся хотя бы посмотреть на неё свежим, беспристрастным взглядом.

Свежатиной здесь не пахло и даже наоборот, тянуло мерзким смрадом исключительной предвзятости. Даже сейчас, так и не получив ответ, Влада оказалась разочарована. Снова и… как всегда.

– Ирма, что бы этот тебе ни наплёл, просто вспомни, сколько мы с тобой знакомы. Надеюсь, ты не подумала… – совершенно по-идиотски хохотнул он, но Влада не дала шанса продолжить, перебила.

– Это ты не подумал, Рус.

Одним неуловимым и невыносимо плавным движением Влада вытащила ремень безопасности водителя, дважды накинула петлю на шею Балашова. И натянула так, что парень захрипел. Без шуток. Он вытаращил глаза, пальцами бестолково теребил ремень на своей шее и отчаянно дёргался.

Кабинетному «решале» Багдасарову такие фокусы были не по вкусу, и он торопливо «обтёр» панику с лица. Между ним и Владой была настоящая пропасть. Самое страшное, что он об этом знал. И в то время как сам предпочитал загонять противника в угол, в то время как планомерно и беспристрастно отсекал пути к отступлению… Влада в это же время действовала. Жёстко и решительно. И то, как сейчас лихорадило Балашова, её ничуть не трогало и вовсе не мешало натягивать ремень туже, при этом упираясь коленом в водительское сидение.

Балашов захрипел громче. Теперь уже от явной гипоксии и болезненного давления. Его губы налились синевой, лицо – бледностью, а тело выгибала дугой агония. Сдаваться он не собирался.

– Если хочешь дышать, просто прекрати дёргаться, – сообщила ему Влада будничным тоном.

В её голосе не было ни издёвки, ни удовольствия. Дружеский совет. Примерно так. И этот голос… ровный и противоестественно спокойный, вызвал у Балашова приступ паники. Непокорный нрав не спешил усмиряться. Напрасно. Именно сейчас терпения Владе было не занимать. Она вовсе не хотела его напугать. Просто подвела к черте, у которой не принято изворачиваться.

– Ты задерживаешь всех нас, Рус. Я не хочу делать тебе больно, правда, но ты ведь иначе не поймёшь, – проникновенно, будто для ограниченного в мыслительных способностях, объясняла она. – Ты сам затягиваешь петлю. Ты сам выгоняешь воздух из лёгких, – убаюкивала Влада монотонностью, укутывала ею, будто воздушным одеялом.

Багдасаров не знал наверняка, выбился ли Балашов из сил или сознательно притих, прислушиваясь к размеренному дыханию за спиной, но рваться он перестал. На щеках тут же выступил лихорадочный румянец, а глаза утратили жуткий стеклянный блеск. Он глубоко вздохнул, закашлялся, и Влада натянула ремень туже. Жалости к нему она не испытывала. А, впрочем, отвращения на лице не читалось тоже. Происходящее вызывало у неё скуку, и становилось не по себе от мысли, сколько раз малышка проделывала это прежде, чем тупо привыкнуть.