Сегодня, конечно, я обязательно предположил бы, что эти двое могли, справившись с первым приступом паники, сделать более-менее верный вывод – я забыл что-то в комнате, а значит, скоро вернусь. И спокойно ждать меня, лежа на вершине холма так, что с дороги их будет попросту не видно. И только потом, если я долго не буду показываться, начать суетиться.

Но тогда я таких вещей не знал. И, успокоившийся, я добрался на исходе дня до пригородов Бухары. Где, как и в предыдущий день, пришел в плохое настроение от того, что нельзя нормально помыться, а приходится мучиться, не снимая повязки на плече, с тазиками и мокрыми тряпками, обмакиваемыми во взбитое пеной мыло. В итоге я спокойно улегся спать в отличном караван-сарае, где меня никто не мог знать, улегся, все еще чувствуя непривычную для себя слабость.

Утром же произошли и совсем неприятные события.

Наверное, самая умная вещь, которую я в то утро сделал, – взял с собой, выходя из обширного квадратного двора караван-сарая, кошелек, длинный узкий кожаный мешок, который можно было при желании обмотать вокруг пояса. Не знаю, был ли бы я жив сегодня, если бы не эта… даже не предосторожность, а случайность – я, помнится, чуть было не забыл этот кошелек в комнате (сохранением денег обычно занимался кто-то из моих сопровождающих), но вспомнил, что ведь надо будет платить лекарю. Платить за обед я не собирался – или я вовремя вернулся бы на постоялый двор, или меня угостил бы кто-то из наших людей на подворье.

Мои размышления насчет того, стоит ли вламываться вот так просто, в открытую, на собственное подворье, привели к одной простой и хорошей идее: понаблюдать за ним с приличного расстояния и углядеть какое-нибудь одно знакомое по Самарканду лицо, причем так, чтобы это лицо оказалось на отдалении от самого подворья. Потом окликнуть этого человека, и все дальнейшее пошло бы само собой.

Обругав лишний раз брата Аспанака за то, чем мне приходится заниматься по его глупости, я уселся на весеннем солнышке там, где собралось немало караванщиков и прочих торговцев, пивших поутру то, что им было приятнее, – согдийское пиво, шербет народа арабийя или просто воду – и начал посматривать на ворота подворья.

Любоваться прелестями Бухары в это утро я не планировал. Город вообще-то совсем неплох – хотя здесь и нет улиц, мощенных каменными плитами, как в Самарканде; хотя лучшее во всем Бухарском оазисе место – вовсе не сама Бухара, а раскинувшаяся неподалеку, на северо-западе, в пустых Красных песках, Варахша, резиденция бухар-худатов. Правители хорошо украсили свой дом, о вырезанных по штукатурке медальонах с лианами, цветами и животными слагались стихи.

Но и сама Бухара всегда была уютным и каким-то расслабляющим городом. И настолько не похожим на другие, что хотя Бухара и входила издавна в Согд и бухар-худаты вроде бы подчинялись самаркандским ихшидам, но до конца в это никому не верилось.

Наше подворье, что естественно, помещалось близко к дороге, среди множества караван-сараев и складов. Цитадель отсюда не просматривалась; далековато было и до хаотичного, шумного, все еще лишенного зелени рабада – места, где кучей жили люди народа арабийя.

Завоеватели моей страны.

Но они были и здесь, вот прямо здесь, уютно устроившиеся на молитвенных ковриках, которыми славилась Бухара. И заняты были своим любимым делом – расслабленно и блаженно болтали, поминутно трогая друг друга за рукав.

Знают ли они, что наместник их халифа – нашего халифа, должен был бы сказать я вслух, – убит, убит после долгой и неудачной войны с очередным бунтовщиком; что они теперь отрезаны восставшим Мервом от халифского дворца в Дамаске; что впереди или новая война – как будто мало их было в этом раю за тридцать семь лет, – или что-то иное. Неизвестное. Новое государство? Новый Согд – но со столицей в Мерве? Или хаос множества маленьких государств – Самарканд, Бухара, Чач, Фергана, – ждущих нового властителя? Кем он будет? Как раньше, каган Великой Степи, или, может быть, неведомый пока владыка возродившегося Ирана?