Он занес сэндвичи в ателье, оставил на стойке у входа и выскользнул обратно на улицу. На звон колокольчика из задней комнаты выглянула Дани, но он лишь махнул ей рукой со словами:

– Я принес вам обед, – и двинулся дальше, по своим делам.

Он свернул к югу и пошел по Бродвею к Восточной Пятьдесят пятой, решив прикупить разных мелочей и осмотреться. Две главные артерии района сходились на элегантном перекрестке. Украшенные арками здания красного кирпича, где помещались театр, бакалея, банк и библиотека, подступали прямо к мостовой. Прямо за театром, на Пятьдесят пятой улице, стояло здание Пятого полицейского участка – надо будет запомнить. Он двинулся дальше к югу, к церкви Богоматери Лурдской, занимавшей соседний квартал, и скользнул внутрь. Вот-вот должна была начаться полуденная месса.

Он не был истово верующим, но знал, что многие сочли бы его таким. Вера давала ему прочный фундамент, была якорем, державшим его на плаву. Именно в этом он и нуждался. Ему нужны были правила, четкая структура. Нужен был покой, чувство облегчения, которое даровала исповедь.

Выходя из церкви, он всегда чувствовал себя лучше, чем когда входил. Не потому, что церковь давала ответы на все вопросы, но потому, что ответы, которые давала она, устраивали его больше, чем его собственные. Церковь удерживала его от того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Раз или даже два раза в жизни он был к этому близок. Пятнадцать лет назад, когда ему встретилась Дани Флэнаган, он даже разработал подробный план действий.

Перед сменой он почистил оружие. Обычно эти действия – разобрать пистолет, снова его собрать – его успокаивали. Но в тот день все было иначе. В тот день они его словно подначивали. Это так просто. Он не боялся. Он знал, что ничего не почувствует. Тот, кто больше совсем ничего не чувствует, обретает мир и покой. Решение казалось единственно верным. Нажать на курок и со всем покончить.

При мысли об этом он испытал блаженство.

Все его дела были в полном порядке. Айрин получит его армейское пособие и небольшую выплату от полицейского профсоюза. Она так и жила с родителями. Она была их единственной дочерью, и они в ней души не чаяли. И в Мэри тоже. Когда он вернулся из Франции, они и с него пылинки сдували. Ему хотелось обзавестись собственным домом – маленьким домиком, где жила бы его маленькая семья, – но этому так и не суждено было сбыться. Жизнь рассудила по-своему. Поначалу родители Айрин твердили, что в доме достаточно места, а у них, у молодых, достаточно времени.

Но ни того ни другого у них не оказалось.

Когда родителей не станет, Айрин унаследует их дом – через три дома от Молли и Шона, у которых он прожил последние пару месяцев. За Айрин будет кому присмотреть. Его присутствие не потребуется.

Он отправился на работу, зная, что идет туда в самый последний раз. Он упивался этим знанием. Всю смену он игнорировал Мерфи, не обращал внимания на его придирки. Всего через пару часов жирный Мерфи перестанет иметь значение. Ему никогда больше не придется ни на что закрывать глаза, не придется слушаться указаний напарника. Мэлоун сохранял бодрый настрой вплоть до последнего вызова, поступившего в самом конце смены. Стрельба в жилом доме на Дирборн, близ пересечения с Чикаго-авеню.

Они прибыли, когда все уже закончилось. Мерфи даже не удивился. Он знал, что они не успеют. Подъехал прямо к дому, припарковался и сразу отправился к соседке. На место преступления он не пошел, не стал проверять, есть ли раненые, нужна ли кому-то помощь. Соседка рассказала Мерфи ровно то, что ему было нужно. Наплела о том, что видела своими глазами, сдобрив рассказ подходившими к случаю сплетнями и злословием.