— Это ужаснее, чем мне сказали. Как могла ты снять повязки так рано?

— Не было никаких повязок, — выдохнула несчастная, хватаясь рукой за стену. — Мне наложили лишь мазь.

— Почему же ты не пришла ко мне?

— Ты для меня занят, — выдохнула свою сердечную боль Нен-Нуфер, хотя не думала с утра просить помощи ни у одного врача. Если бы она не простояла целый день в пыли у храмовых пилонов, помощь бы ей не понадобилась.

Пентаур поднял лампу к бледному лицу воспитанницы и лишь сейчас заметил ожерелье, закрывавшее фигурку Исиды. Нен-Нуфер закусила губу, не в силах выдумать ничего в свое оправдание, но Пентаур не спросил про наряд, он отвернулся и продолжил свой путь под звезды. Во дворе он перестал шептать.

— Идем в больницу, иначе раны твои к утру загноятся.

Поняв, что каждый шаг дается Нен-Нуфер с трудом, жрец замер на мгновение и вдруг подхватил ее на руки. Он оставался в церемониальной одежде, и Нен-Нуфер уткнулась носом в шкуру, но даже сквозь нее слышала, как заходится сердце воспитателя. У дверей горел одинокий факел, но привратник заметил их, и Пентаур внес драгоценную ношу в придерживаемую стариком дверь.

Молодой врач, присматривавший в ночи за больными, бросился к ним, но Пентаур сам уложил больную на узкую кровать и велел принести чистой материи, вина и меда. Нен-Нуфер не знала, куда деть сандалии, и те продолжали болтаться в воздухе, зажатые дрожащими пальцами. Пентаур уже склонился над ее ногами, как врач легонько тронул его за плечо, прося снять шкуру. Нен-Нуфер лежала неподвижно, не издавая и звука, хотя Пентаур всякий раз с открытой тревогой склонялся к ее лицу, то и дело опуская на лоб ледяную, пахнущую медом, руку.

— Теперь ты должна поспать, — сказал Пентаур, убирая от губ обессиленной девушки чашу. — Утром я загляну к тебе и решу, можно ли тебе вставать. — Он наклонился совсем низко, и Нен-Нуфер ожидала, что жрец запечатлит на ее лбу поцелуй, как давно в детстве, но он лишь прошептал: — Забудь, что было нынче вечером. Ты пошла прямиком ко мне в башню и дождалась моего возвращения от фараона. Ты ничего не знаешь, чтобы ни стал спрашивать тебя Амени. Тебя не должны были видеть, но коли я не доглядел кого подле кельи, ты все отрицай. Я приду утром, а сейчас спи.

Пентаур отступил от скамьи, и тогда над Нен-Нуфер склонилась невольница, чтобы прикрыть простыней.

— Спи, — повторила она за жрецом единственные услышанные слова.

Нен-Нуфер закрыла глаза. Пентаур просит ее лгать, но что же такого она совершила, что расстроит Амени? Что же… Неужели Райя что-то сказал Пентауру, но даже скажи он всю правду, которую просил таить, ей не в чем упрекнуть себя. Не мог же он оговорить ее и зачем ему могло понадобиться это… Нет, она не понимает злобы Пентаура. Но он обещал прийти утром, и тогда она спросит его, в чем провинилась. Не может же он вечность злиться на нее молча. До утра не так долго ждать, а утром он придет и заберет от нее все сомнения.

9. "Лотосы в храме"

Нен-Нуфер прождала Пентаура до полудня, и когда тот так и не объявился, покинула больницу. Ноги почти не болели, а вот на душе было неспокойно — не бывало такого, чтобы Пентаур не сдерживал обещаний, да и проводивший ее до порога жрец выглядел обеспокоенно, как и все обитатели храма. Невольники и прислужники суетились, как обычно, только в воздухе разлилось подозрительное молчание. Ее накормили с остальными больными, и Нен-Нуфер прямиком отправилась в башню — только бы узнать, что Пентаур просто занят, и тогда можно поискать себе занятие — ее еще долго не допустят до танцев.